2013avtoref1512

Краковский Константин Петрович
 
17 декабря 2013 г. назначена защита диссертации на соискание степени кандидата юридических наук по теме: «Политическая юстиция в России во 2-й половине XIX–начале ХХ в.: историко-правовое исследование» (специальность 12.00.01 – теория и история права и государства; история учений о праве и государстве). Защита будет происходить на заседании диссертационного совета Д 144.001.02
 
Сноска на автореферат диссертации (правила оформления):
 
На электронную версию:
Краковский К.П. Политическая юстиция в России во 2-й половине XIX–начале ХХ в.: историко-правовое исследование: автореф. дис... д-ра юрид. наук. Москва, 2013. С. 58.  // Авторефераты диссертации по юридическим наукам. Сайт «Правовые технологии». URL: http://www.lawtech.ru/document/2013avtoref1512 (дата обращения: укажите свою дату).
 
На бумажный вариант:
Краковский К.П. Политическая юстиция в России во 2-й половине XIX–начале ХХ в.: историко-правовое исследование: автореф. дис... д-ра юрид. наук. Москва, 2013. С. 58.
 
Посмотрите другие авторефераты диссертаций по юридическим наукам в библиотеке авторефератов собранных, обработанных и размещенных для бесплатного ознакомления и скачивания на сайте «Правовые технологии». Громадная работа проделана для информационного обеспечения юридического образования и исследований в области права и еще большая будет сделана. Окажите нам помощь в дальнейшем развитии проекта - укажите сноску на электронную версию автореферата в ваших работах, блогах, сайтах.
 
Текст автореферата диссертации:

 
Работа выполнена в федеральном бюджетном учреждении «Государственный научно-исследовательский институт системного анализа Счетной палаты Российской Федерации»
 

Официальные оппоненты:	КОДАН Сергей Владимирович доктор юридических наук, профессор, Заслуженный юрист Российской Федерации (Уральская государственная юридическая академия, профессор кафедры теории государства и права)   НЕМЫТИНА Марина Владимировна доктор юридических наук, профессор (Российский университет дружбы народов, заведующая кафедрой теории и истории государства и права)   НИЖНИК Надежда Степановна доктор юридических наук, профессор (Санкт-Петербургский университет МВД России, профессор кафедры теории государства и права)
Ведущая организация:	Федеральное государственное бюджетное учреждение науки «Институт государства и права Российской академии наук»

 
Защита состоится 17 декабря 2013 года в 15.00 часов на заседании Диссертационного совета Д 144.001.02 при федеральном бюджетном учреждении «Государственный научно-исследовательский институт системного анализа Счетной палаты Российской Федерации» по адресу: 119121, г. Москва, Смоленский бульвар, д. 19, зал заседаний диссертационного совета.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Федерального бюджетного учреждения «Государственный научно-исследовательский институт системного анализа Счетной палаты Российской Федерации».
Автореферат разослан «_____» ноября 2013 года.
 
 
Ученый секретарь
диссертационного совета,
кандидат юридических наук А.А. Васильев

 
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы и постановка проблемы диссертационного исследования. Преодоление последствий недемократических форм властвования в нашей стране в постсоветский период, идущие правовая и, не без труда, судебная реформы, направленные на формирование правовой государственности, требуют обращения к историческому опыту и его учета. Исторический опыт в этом отношении бесценен, поскольку позволяет увидеть и позитивные, и негативные стороны функционирования как российской государственно-правовой системы в целом, так и отдельных ее элементов.
Обращение, в частности, к истории политической юстиции с точки зрения основных составляющих элементов уголовной политики Российского государства по отношению к политической преступности в XIX- начале XX вв. приобретает актуальное звучание в связи с современными реалиями политической преступности в стране и мире (в том числе, в связи с глобальной проблемой борьбы с терроризмом, экстремизмом, преступлениями против человечности и т.п.), необходимостью поиска наиболее оптимальных судебно-правовых и иных форм противодействия ей. Оно может содействовать совершенствованию уголовного и уголовно-процессуального законодательства, наилучшей постановке уголовного правосудия в современной России.
Актуальность исследования заключается и в новой интерпретации политико-правовых процессов в России в пореформенный период, а также в период политических кризисов, революции, в связи с общей проблемой взаимоотношения властей. М.Н. Марченко справедливо отмечал, что «среди нерешенных проблем судебной власти по-прежнему остаются… вопросы определения характера и особенностей взаимоотношения судебной власти с другими ветвями государственной власти».[1] Учет не только позитивного, но и негативного исторического опыта функционирования системы правоохранительных институтов поможет избежать повторения ошибок, связанных с избыточной опекой исполнительной власти в отношении власти судебной.
Одна из проблем, уже длительное время остающаяся в поле зрения юристов, историков и политологов – юстиция, суд в условиях авторитарных режимов.
 «Положение суда – это барометр, показывающий «погоду во всем государственном механизме». Где уважают закон, там уважают судью. Где закон действительно руководит государственной жизнью, там и судья – первое лицо в государстве», - говорил В.А. Маклаков, один из кадетских лидеров, блестящий адвокат и политик в своей речи, произнесенной в Государственной Думе сто лет назад, 2 мая 1912 г., [2] и эти слова звучат весьма актуально по сей день. Можно сделать и обратный вывод: когда авторитарная власть грубо обращается с судом, делая его послушным исполнителем своих велений, он становится жестоким орудием, выполняющим заказ, а сами судьи превращаются в простых чиновников, беспрекословно исполняющих указания сверху.
Мировая история свидетельствует о том, что при авторитарных режимах это повторяется с закономерной точностью, впрочем, и с национальной спецификой. Эти же проблемы имеют и вполне современное звучание. [3]
При авторитаризме власть концентрируется в одних руках; независимые судьи, реальная судебная власть создают исключение из этого принципа. При появлении относительно независимого суда, наделенного известным объемом полномочий, происходит определенное перераспределение власти в ущерб лидеру, что приводит к напряженности, а то и конфликтам. Можно утверждать, что наделенные властными полномочиями судьи несовместимы с понятием классического авторитаризма. Хотя авторитарные лидеры, возможно, имеют веские причины для наделения судов (по крайней мере, некоторых) властными полномочиями, при этом они сталкиваются с известным риском. Ибо, создавая альтернативный центр власти, они предусматривают возможность для правовой мобилизации, так что некоторые группы, включая оппозиционные, могут использовать суды для целей, опасных режиму. В результате суды могут дойти до того, что будут защищать или даже подпитывать гражданское общество. Этот риск заложен в самом принципе наделения судов полномочиями, неважно, являются ли соответствующие суды независимыми или нет, есть ли возможности для их правовой мобилизации.
Но у авторитарного руководства есть много способов ограничивать суды гарантировать, что они не превратятся в центр борьбы с действующим режимом.
При авторитарном режиме возможна ситуация, когда судебная власть старается действовать, скорее, в зависимости от обстоятельств, чем как самостоятельный полноценный институт, стремится ограничиться, чтобы не спровоцировать недовольство лидера (ов). В то же время авторитарные структуры вполне могут влиять на то, каким будет соотношение между независимостью, объемом полномочий и подотчетностью судов (это ключевые категории для определения положения суда в государстве).
В авторитарных государствах, по мнению известного канадского ученого-юриста П. Соломона существуют четыре модели, характеризующие степень независимости судов от политических властей и объем их полномочий.[4]
Первая – это модель «политически маргинальных судов», существовавшая в СССР на протяжении всей его истории. Судьи не были независимыми, находились в подчинении как судов более высокого уровня, так и политических властей того же уровня, это подразумевало постоянный контроль качества работы и необходимость смены состава каждые пять лет. Судьи не обладали полномочиями по принятию принципиальных решений, а широкая возможность судебного усмотрения ограничивалась политикой правительства, высказываемой в постановлениях партии.
Вторая модель – «испанский вариант», «разделенная» или «фрагментированная судебная система». В Испании при Франко, особенно в последние десятилетия его правления, судебную власть можно было считать независимой, так как существовали нормальные механизмы институциональной защиты судей, но судьи были лишены реальных полномочий, поскольку все споры, представлявшие интерес для правительства, были переданы в ведение отдельной системы трибуналов, члены которых не имели той защиты, которую имели судьи. Правда, судьи обычных судов были стеснены ограничениями хорошо организованной судебной бюрократии, а периодический контроль качества работы поощрял конформистское поведение, однако они не испытывали внешнего вмешательства или давления.[5]
 В-третьих, есть авторитарные государства, суды в которых судьи формально независимы и наделены достаточным объемом полномочий, однако сложившаяся практика отношений гарантирует, что суды не будут выносить решений против интересов режима. Возможно, эта категория включает Сингапур, убедивший международных инвесторов в том, что располагает солидной правовой системой, хотя суды регулярно удовлетворяют интересы режима. В то же время сложившаяся практика отношений или сформировавшиеся институты обеспечивают такое положение вещей, что суды, как правило, реализуют ожидания влиятельных лиц по важным для них делам.
Наконец, четвертая модель: существовали авторитарные режимы, лидеры которых создавали суды, бывшие относительно независимыми и обладавшие политически значимой юрисдикцией. В известных обстоятельствах судьи могли поддерживать интересы руководства и избегать конфликтов. В случае же, когда они выносили решение, противоречащее интересам режима, мог возникнуть конфликт с исполнительной властью. Хороший пример такой модели представляла царская Россия после судебной реформы 1864 года. Судьи с участием представителей общества или сословий выносили решения, неприемлемые для власть предержащих. В ответ предпринимались меры по ужесточению системы, рассмотрение дел о государственных преступлениях передавалось военным или специальным судам, во многих регионах объявлялось «исключительное положение», оказывалось влияние на служебную карьеру судей в целях развития у них конформизма. Первая и вторая «модели» являются стабильными и прямолинейными; третья подразумевает разрыв между формальными институтами и действительностью, что может вызвать общественный цинизм и недоверие к судам. Четвертая нестабильна, так как предусматривает ограниченную судебную власть, испытывающую угрозы в отношении своей независимости и компетенции. Именно она составляет предмет нашего исследовательского интереса.
Наиболее рельефно взаимоотношения авторитарной власти и суда проявляются в самой чувствительной для режима сфере борьбы с политической оппозицией, принадлежность к которой влечет объявление причастных к ней государственными (политическими) преступниками. Власть во все времена была особенно беспощадна к тем, кто посягает на само ее существование – т.е. к политическим противникам (внутри и вовне). И, соответственно, защита государственной безопасности становится едва ли не важнейшей функцией, а орган (или органы), ее реализующие, – ключевыми политическими институтами.
В условиях авторитарных режимов их полномочия и значение вырастают в разы, по сравнению с аналогичными структурами демократических государств.
 Арсенал средств и методов борьбы власти с ее политическими противниками, угрожающими государственной безопасности, несмотря на его достаточное многообразие, применительно к эпохе и конкретному государству, можно свести к трем основным формам репрессии: административно-полицейской, военной и судебной. Последняя – в сфере нашего исследования.
Таким образом, настоящее исследование посвящено анализу создания и функционирования «четвертой модели» взаимоотношения суда с другими властями, в связи с реализацией судом функции по борьбе с политической преступностью.
Соответствие диссертации требованиям паспорта научных специальностей ВАК. Исследование проведено в рамках специальности 12.00.01 – история права и государства; история правовых учений. Области исследования соответствуют следующим пунктам паспорта: История отечественного права и государства: 1.30. Российская империя XVIII – начала XIX в. Преобразования Петра I, его государственные и правовые реформы. Право и государство при преемниках Петра I. Царствование Екатерины II, ее преобразования в области государства и права. Стабилизация Российской империи первой половины XIX столетия. 1.31. Государственные и правовые реформы второй половины XIX -начала XX в. …Земские и судебные реформы. Развитие правовой системы Российской империи. Причины кризиса и падения Российской империи.
Степень научной разработанности темы диссертационного исследования свидетельствует о том, что она не являлась предметом системного изучения в историко-правовой науке. В то же время некоторые ее направления, и, прежде всего, история политических (судебных) процессов, представлены в трудах дореволюционных, советских и современных российских и зарубежных ученых.
В дореволюционный период изучение и тем более публикации на тему о политических процессах были чреваты неприятностями для авторов, прежде всего по цензурным соображениям. Они нередко рисковали, затрагивая тему борьбы самодержавия с революцией.[6] Достаточно редкие исследования, посвященные освободительной борьбе во II половине XIX в. (В.Я Богучарский, А.А. Корнилов, Б.Б. Глинский), характеризовали политические процессы в качестве карательного средства царизма; процессы использовались, как правило, лишь для иллюстраций взглядов авторов.
 Преимущественно полулегальная публицистика (журнал «Былое» В.Л. Бурцева), и нелегальная литература (зарубежные издания народников, социал-демократов и эсеров) стали помещать публикации, главным образом, документы и воспоминания о политических процессах, начиная от дела декабристов и до процессов начала ХХ в., по сути, заложив основы изучения проблемы.
Издательский опыт показал, что в России писать (безопасно) о политических процессах можно только со «сдвигом» в несколько десятилетий. Эта же история повторится в советском государстве в отношении процессов 30-х годов. Исключение составила блестящая аналитическая работа «Суд и государственные преступления» известного … экономиста Н. И. Зибера, опубликованная им в 1880 г., видимо, неслучайно под псевдонимом «Н.З.».
В советской историографии сложилась и устоялась определенная традиция изучения системы государственной власти Российской империи, в целом, и ее карательного аппарата, в частности. В подавляющем большинстве работ обязательными были ссылки на масштабы политической репрессии («бесчисленные жертвы царизма»), судебный и полицейский произвол, а сами политические процессы, и 60-80 гг. XIX в., и начала ХХ в. рассматривались как «второй фронт» революционной борьбы. В этих работах часто представлено несколько упрощенное и схематизированное изображение противостояния власти и революции. Но это, уверен, отнюдь не означает, что нужно отбрасывать накопленный опыт советской исторической науки.
Отметим что, в отличие от других вопросов истории старого режима, проблеме политической юстиции и всему, что с ней связано, повезло больше; другие вопросы исследования царских институтов занимали мало места и интерес к ним, мягко говоря, не подогревался официозом. Названная же проблема была связана с классовой борьбой, поэтому в том или ином виде, но все же появлялись исторические исследования, правда, представлявшие ее в «оскопленном» и «кособоком» виде (например, только процессы большевиков, либо процессы как арена борьбы с царским судом, а не сам суд как государственный институт).
В 20-е - начале 30-х годов было опубликовано значительное число работ, посвященных революционному движению, но затрагивавших тему политических процессов 2 половины XIX и начала ХХ в. Большой вклад в разработку проблемы внесло Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев (ВОПКиСП). Особенно активно в публикаторском направлении работала его секция «старых политзащитников» (С.С. Анисимов, А.Н. Вознесенский, В.В. Беренштам, Ф.А. Волькенштейн, С.Е. Кальманович, М.Л. Мандельштам, Н.К. Муравьев, Н.Н. Полянский, Л. Филатьев и др.). Впрочем, работы этих адвокатов, написанные в жанре воспоминаний о процессах, следует, скорее, отнести к историческим источникам, хотя, например, книга М.Л. Мандельштама «1905 год в политических процессах. Записки защитника». (М. 1931) вполне соответствует уровню научных исследований.
На III Пленуме ВОПКиСП в апреле 1933 г. было решено составить библиографию и приступить к подготовке издания по истории политической тюрьмы, каторги и ссылки эпохи царизма, политических репрессий и террора на территории белых армий. Интересующему нас периоду должны были посвящаться 2-4 тт. Увы, этому проекту не суждено было стать реальностью: Общество было закрыто в 1935 г., а многие его члены отправились в знакомые им «не столь отдаленные места», а то и были расстреляны, как и некоторые адвокаты. Очевидно, что в 30-е годы тема политических процессов в литературе сошла «на нет», вследствие прямых аналогий с происходящим в стране «Большим террором», перед которым бледнели даже «зверства старого режима».
После почти пятнадцатилетнего перерыва, прерванного фундаментальным исследованием М.Н. Гернета «История царской тюрьмы» (в 5-ти тт., М, 1941-1948), содержавшем пространное описание политических процессов во второй половине XIX-начале ХХ вв., в литературе 50-80-х годов названная тема получила достаточно обширную проработку. Разумеется, эти работы несли на себе печать времени, а их авторы были поставлены в жесткие идеологические рамки. Достаточно интенсивно разрабатывалась ключевая проблема «борьбы партии большевиков против репрессивного аппарата самодержавия», в том числе, против суда. Среди таких исследований можно назвать монографию Н.Н. Полянского о процессах в военных судах, ряд публицистических работ авторского тандема в составе М.М. Глазунова и Б.А. Митрофанова, защищенные диссертации (А.В. Хохлов, Н.Т. Медведь, А.В. Шавров, Ю.П. Господарик, И.В. Карпеев, Н.П. Хайнак). Были также опубликованы работы региональных исследователей, защищены диссертации по региональной проблематике (М.П. Баторгин, Г. Сапаргалиев, А.Е. Сукало, О. Икрамов, Н.В. Шатина, А.Н. Ярмыш).
Отдельно следует сказать о ряде работ по истории политических процессов блистательного историка революционного народничества Н.А. Троицкого, без которых невозможно представить историю политической юстиции 2 пол. XIX -начала ХХ в. Выдающееся место в понимании судебной реформы и судебной контрреформы, места политических процессов в качестве предпосылок последней, а также пореформенного развития всех институтов системы правосудия в России занимают работы Б.В. Виленского и его ученицы и продолжателя исследований истории российского суда М.В. Немытиной.
В постсоветской литературе с начала 90-х годов (по выражению А. Янова, «1861 г. русской историографии») идет процесс изменения акцентов, преодоления догматизированных и однозначных суждений, выработки новых теоретических подходов к оценке государственно-правового развития страны в пореформенный период и начале ХХ в., революционного движения и системы средств борьбы режима с ним. В частности, историки (М.Н. Вязьмитинов, С.В. Джунджузов, Ю.В. Галкин, Ю.В. Варфоломеев и др.) «вспомнили», что были процессы не только большевиков, но и революционеров из мелкобуржуазных партий, что среди судей, прокуроров и даже жандармов были не только «жестокие палачи», но и образованные и чистоплотные юристы, что карательный механизм был обеспечен достаточно обширной юридической базой, а не был сплошь преисподней беззакония и т.д.
С начала 2000-х годов[7] в отечественной историографии вновь, как в былые времена, стало набирать силу «консервативное направление». Обращаясь к проблеме борьбы правительства с революцией (в том числе, с использованием судебных средств), судебной контрреформы историки «новой “старой волны”» дают принципиально отличную от «советской» историографии оценку: «правительство исправляло ошибки периода реформ и обеспечивало законность в стране». Их симпатии полностью на стороне царской власти, на которую они взглянули, поменяв «черные очки» советской историографии на «розовые».
Из работ такого плана обращают на себя внимание исследования Н.И. Биюшкиной, И.В. Воронина, Д. Ф. Аяцкова, Ю. В. Галкина и Е.В. Олесеюка. Нам представляется, что это, по сути, «манифесты консерватизма», написанные в традициях К. П. Победоносцева. Порой кажется, что авторы, поставившие цель «демистифицировать и деромантизировать русское революционное движение» (выражение А. Гейфман) и обелить режим «России, которую мы потеряли», смотрят на описываемые и оцениваемые ими явления исторического прошлого России из окна Департамента полиции (выражение О.В. Будницкого).
Системный подход к многогранному и сложному явлению форматирует появление ряда тематических блоков, составляющих основные ответвления проблемы истории политической юстиции. В последние десятилетия советского власти и в постсоветский период издано значительное число работ, посвященных отдельным институтам, входившим в систему политической юстиции: прокуратуре (С.М. Казанцев, Р.Р. Вахитова, Ю.М. Горячковская, А.Г. Коротков), следствию (А.А. Волчкова, А.Г. Мамонтов, Н.В. Мишанина, Л.Л. Соловьева, Ю.В. Сорокина), гражданским судам (А.В. Астахов, В.А. Буков, А.В Верещагина, А.А. Волков, Ю.В. Галкин, И.А. Игнатенкова, Т.Н. Ильина, Н.М. Корнева, Н.Э. Холявицкая, К.Г. Боленко А.В. Калиниченко), военному суду (М.И. Баишев, В.С. Авдонкин, О.В. Григорьев, В.А. Шагаев, Н.А. Петухов).
Особенно «повезло» (в смысле интереса исследователей) истории политической полиции России. По этой проблеме издано так много работ, что стали появляться даже историографические исследования. Однако жандармское дознание по политическим делам, относящееся к теме политической юстиции, оставалось, как правило, вне внимания исследователей (исключение составляют работы А.И. Суворова и Ю.Ф. Овченко).
Достаточно интенсивный интерес проявлен исследователями к истории адвокатуры, ее участию в политических процессах (Н.А. Троицкий, Д.В. Бабкина, У.И. Баженова, Ю.В. Варфоломеев, А.А Грезнева, В.В. Цой, М.А. Шелоумов, М.А. Мазуренко). Ряд работ обращен к уголовно-правовым аспектам борьбы с политической преступностью, анализу общего и чрезвычайного законодательства, его использования для борьбы с революционным движением (В.С. Галиакбарова, В.А. Балыбин, Г.В. Фецыч, О.А. Александров, Т.К. Агузарова, А.И. Чучаева, С.Л. Рогов).
Следует специально отметить работы, прямо относящиеся к изучаемой нами проблеме, - это краснодарские диссертации А.А. Линник, А.А. Агафонова и А.Н. Быстрова. Написанные по одинаковой схеме, включающие много материала, не относящегося прямо к теме (напр., политический сыск, общие вопросы судопроизводства, исполнение приговоров и др.), они, на наш взгляд, демонстрируют дефицит научной новизны (и по критерию использования новых источников, и по освещаемым проблемам).
Отдельно отметим крупные «проекты», имеющие похожее название, вызывающее, впрочем, сомнение в обоснованности его использования – о «судебной власти» от Киевской Руси до наших дней. Мы полагаем, что недопустимо говорить о наличии судебной власти в России ранее 2 пол. XIX в.
Во-первых, речь идет о 6-томнике «Судебная власть в России» (О.Е. Кутафин, В.М.Лебедев, Г.Ю. Семигин Судебная власть в России: история, документы. В 6 т./ Отв. ред. Р.С. Мулукаев, А.Я. Малыгин. М.: Мысль, 2003). Основное содержание книг (интересующий нас период охвачен III и IV томами) составили публикации документов, относящихся к истории суда в России, а также достаточно редких литературных источников. Вопросы истории политической юстиции, к сожалению, почти не нашли отражение в публикациях. Впрочем, в достаточно пространных и содержательных статьях к названным томам содержится ценная информация по этой теме.
Двухтомное сочинение В.И. Власова «История судебной власти в России» (М., 2003) охватывает 1000-летнюю историю российского суда. Однако такой огромный временной промежуток обусловил отсутствие детализации в характеристике судебных институтов. Несколько страниц автором отдано обзору истории политической юстиции по второй половине XIX-начале ХХ в.
Нельзя не отметить в этой части и фундаментальное исследование Б.Н. Миронова «Социальная история России периода империи (XVIII-начало ХХ в.)». (СПб, 2003). Автор во втором томе исследования, в частности, обращается к вопросу о метаморфозах в судоустройстве и судопроизводстве, в том числе и по государственным преступлениям (главка «1864-1913 гг.»). К сожалению, всего на трех страницах, отданных этому вопросу, мы насчитали не менее 10 неточностей, что несколько снижает впечатление от этого, несомненно, выдающегося труда по истории императорской России.
Несмотря на то, что зарубежная историография по политической истории России 2-й половины XIX –начала ХХ в. достаточно обширна, работы, напрямую освещающие проблемы истории политической юстиции в России означенного периода, отсутствуют. Тем не менее, ряд исследований, посвященных истории российского пореформенного суда, затрагивает эту тему. Литература по исследуемой проблематике представлена работами историков Й. Барберовски, С. Кучерова, Ф. Кайзера, В. Вагнера, Р. Уортмана, Ф.К. Тарановского.
Таким образом, как в отечественной, так и зарубежной историко-правовой науке заявленная тема диссертационного исследования, содержащая системный анализ феномена политической юстиции как выражения уголовной политики Российского государства, не была сформулирована. Она не являлась предметом самостоятельного комплексного научного изучения, хотя отдельные сюжеты, имеющие самое непосредственное отношение к проблематике исследова­ния, представлены достаточно широко.
Объектом исследования является совокупность политико-правовых отношений, сформировавшихся в сфере выработки и реализации всех составляющих элементов уголовной политики Российского государства через механизм политической юстиции.
Предметом исследования является феномен политической юстиции как авторитарной модели уголовной юстиции, выражающей уголовную политику государства по отношению к государственной (политической) преступности во второй половине XIX – начале ХХ в. Это понятие включает в себя совокупность организационно-правовых, институциональных и функционально-правовых основ политической юстиции, рассмотренных в конкретно-историческом контексте пореформенного и предреволюционного политико-правового развития России.
Цель исследования заключается в проведении всестороннего комплексного историко-правового анализа становления, изменений и функционирования политической юстиции как выражения уголовной политики Российского государства в отношении политической преступности во 2-й половине XIX –начале ХХ в.
Учитывая обширность и многогранность темы диссертационной работы, автор ограничил свои исследовательские задачи анализом основополагающих, ключевых элементов системы политической юстиции.
Для достижения указанной цели в работе решаются следующие задачи:

• исследовать основные черты дореформенного судопроизводства по политическим преступлениям и развитие уголовного законодательства, преследующего их;
• дать анализ теоретическим аспектам темы, определить суть основных категорий, составляющих содержание проблемы;
• описать процесс становление политической юстиции в рамках судебной реформы 1864 г., а также проанализировать метаморфозы в области судоустройства и судопроизводства по государственным преступлениям (в гражданских и военных судах) в пореформенный период и в начале ХХ в., прежде всего, направленные на бюрократизацию суда и ограничение его независимости в политических процессах;
• дать общую характеристику всей системе уголовно-правового обеспечения политической юстиции;
• дать институциональный анализ всей системе органов, составляющих механизм политической юстиции и обеспечивавшей процесс от дознания и следствия до надзора за судами;
• проанализировать кадровые аспекты функционирования институтов политической юстиции, специально обратив внимание на кадровую политику Министерства юстиции и Военного министерства, создание ими служебно-карьерных механизмов формирования кадров для названных институтов;
•  выявить количественные характеристики результатов деятельности судебных институтов по преследованию политических преступников, уровень уголовной репрессии на основе уголовной статистики;
• дать общую характеристику правоприменительной деятельности судов через показ основных видов политических процессов 2-й половины XIX – начала ХХ в.

Хронологические рамки исследования. Нижняя граница – начало 60-х годов XIX в. определяется тем, что в это время проходит и завершается процесс подготовки судебной реформы, создавшей новый судебный механизм и процессуальный порядок рассмотрения дел о государственных преступлениях, а также тем, что в начале 1860-х годов произошло реформирование следственного аппарата, несколько опередившее саму реформу суда.
Верхняя граница исследования – 1914 г. (до начала I Мировой войны), к которому процессы реформирования судебно-следственного аппарата, участвовавшего в борьбе с государственными преступлениями, завершились.
 Методологическую базу составляют общие принципы и методы научного познания, относящиеся к исследовательскому аппарату гуманитарных наук. Это совокупность общенаучных, исторических, социологических и юридических методов.
В общую методологическую основу диссертации были положены материалистический, диалектический методы и метод научного абстрагирования, позволяющие изучать явления в развитии, выявлять причинно-следственные связи. Настоящая работа опирается на принципы объективности и историзма, единства исторического и логического, а также на представление о многомерности и сложности исторического процесса.
Использовались традиционные общенаучные формально-логические методы: индукции, дедукции, сравнительный и ретроспективный анализ, а также статистические методы исследования. Частнонаучные методы – догматический, историко-юридичес­кий, сравнительно-правовой, политико-правовой, хронологического и ретроспективного анализа – позволили сопоставить взгляды общественных и государственных деятелей, а также исследователей по указанной проблематике. При анализе содержания нормативно-правовых актов применялся формально-юридический метод толкования правовых норм.
Большое значение имело использование междисциплинарного подхода, основанного на интеграции последних научных достижений политологии, гражданской истории, теории и истории права и государства, криминологии, уголовного права и процесса что обусловливается междисциплинарными аспектами темы.
Теоретическая основа исследования. В диссертации использованы в комплексном сочетании идеи и концепции, сформулированные и обоснованные в современной науке теории государства и права, истории государства и права, ряде отраслевых юридических наук, отечественной истории, науке уголовной политики, представленные в трудах современных ученых-юристов (С.С. Алексеев, В.М. Баранов, В.Г. Графский, П.А. Кабанов, И.Ю. Козлихин, Д.И. Луковская, М.Н. Марченко, Р.С. Мулукаев, B.C. Нерсесянц, Р.А. Ромашов, В.Н. Синюков, В.А. Четвернин), работах советских и российских гражданских историков и историков права (Е.В.Анисимов, О.В. Будницкий, В.А. Буков, Б.В. Виленский, М.Н. Гернет, Н.П. Ерошкин, Н.Н. Ефремова, В.В. Захаров, И.А Исаев, П.А. Зайончковский, С.М. Казанцев, С.В. Ко­дан, М.Г. Коротких, А.М. Ларин, Б.Н Миронов, М.В. Немытина, Н.С. Нижник, И.В. Оржеховский, Н.Н. Полянский, А.С. Смыкалин, Н.А. Троицкий, О.И. Чистяков) и зарубежных ученых (У. Батлер, О. Кирчхеймер, Р. Пайпс, М. Раефф, П. Соломон, Ф.К. Тарановский, Р. Уортман).
Одновременно историко-правовая природа диссертации потребовала и обращения к работам правоведов XIX - начала XX вв. (М.Ф. Владимирский-Буданов, В.М. Гессен, И.В. Гессен, Г.А. Джаншиев, В.В. Есипов, Н.И. Зибер, А.Ф. Кони, Н.М. Коркунов, Ф.Ф. Мартенс, В.К. Случевский, Н.С. Таганцев, Г.Г. Тельберг, Д.А. Червонецкий, М.П. Чубинский, Б.Э. Нольде, Г.Ф. Шершеневич, И.Я. Фойницкий).
Источниковая база исследования определяется его направленностью и требованием комплексного подхода к изучению такого сложного политико-правового явления, как политическая юстиция. Она включает комплекс носителей информации историко-юридического характера, отражающих уголовную политику Российского государства в широком смысле слова. Репрезентативность источниковой базы является важнейшим фактором, обеспечивающим объективность результатов работы. Она представлена широким кругом опубликованных и неопубликованных источников.
I. Все опубликованные источники, которые были мобилизованы для работы над диссертацией, можно разделить на четыре основных группы.
1. В силу историко-правовой природы работы в ней, прежде всего, представлен юридический анализ нормативно-правового материала, регламентировавшего устройство и организацию деятельности органов дознания, следствия, суда, надзорных институтов, составлявших механизм политической юстиции; актов, закреплявших процедуры на всех стадиях уголовного преследования политических преступников; законов и подзаконных правовых актов, регламентировавших уголовную ответственность за государственные преступления. Базовыми носителями нормативно-правовой информации явились Полное собрание законов Российской империи (1, 2, 3 собрания), Свод законов Российской империи (издания 1832, 1857, 1892 гг.), Свод военных постановлений, Собрание узаконений и распоряжений правительства, а также издания инструкций Министерства юстиции.
Полноту картины правового обеспечения функционирования политической юстиции дополняют официальные и авторские сборники законов и подзаконных актов.
 
 
2. Документы официального делопроизводства.
Материалы делопроизводства – вид исторического источника, функцией которого является документационное обслуживание различных управленческих систем.
2.1.Достаточно много документов, касающихся структурных и функциональных аспектов политической юстиции изучаемого периода было опубликовано. «Законодательную кухню», тонкости политической конъюнктуры позволили рассмотреть изученные нами отчеты и иные документы Государственного Совета, стенографические отчеты и другие материалы Государственной Думы I-IV созывов, обзоры деятельности и всеподданнейшие отчеты Сената, Министерства юстиции (1866-1914 гг.) и Военного министерства (1867-1913 гг.), а также разного рода записки, подготовленные высшими чинами (например, записка министра юстиции графа Палена «Успехи революционной пропаганды в России» (Женева, 1875); записка министра юстиции Н.В. Муравьева «О некоторых изменениях в порядке производства по делам о преступных деяниях государственных». № 4511 от 28 января 1904 г. // Печатные записки РГИА РФ. Папка № 680; Докладная записка директора Департамента полиции Лопухина, рассмотренная в Комитете министров … января 1905 г. / С предисловием Н. Ленина. Женева, 1905 (издание РСДРП) и т.п.).
2.2. Особое значение имеют опубликованные документы работы комиссий, стоявших у истоков важнейших правовых реформ (Комиссия по судебной реформе 1864 г. («Дело о преобразовании судебной части в России» в 74-томах); «Муравьевская комиссия» (Труды высочайше утвержденной Комиссии для пересмотра законоположений по судебной части: в 9-ти тт. СПб, 1895-1899), Комиссия по подготовке Уголовного уложения (Материалы для пересмотра нашего уголовного законодательства. В 7 тт. СПб, 1880-1883), Особое совещание по пересмотру установленных для охраны государственного порядка исключительных законоположений и др.).
2.3. Реальная правоприменительная деятельность судов по политическим делам изучалась нами, в частности, по опубликованным материалам судебной практики (решения высших судов, а также документы политических процессов XIX – начала ХХ вв.).
2.4. Результаты правоприменительной деятельности судов по политическим делам анализировались на основе данных судебной статистики, почерпнутых из официальных изданий («Статистические приложения» в ежегодных отчетах Министерства юстиции и Военного министерства (1866-1914 гг.), сборники статистических сведений Министерства юстиции (1884-1913 гг.), «Своды статистических сведений по делам уголовным», официально издававшихся Министерством юстиции с 1872 по 1914 гг.).
2.5. Особняком от государственных институтов, входивших в систему политической юстиции, стояла, вернее, противостояла адвокатура, обеспечивавшая защиту подсудимых на политических процессах. Ценнейшим источником являются защитительные речи адвокатов на политических процессах (они, как правило, не включались в официальные отчеты о процессах, обычно по цензурным соображениям), и издавались отдельно, нередко за рубежом, русской политической эмиграцией. В этих речах адвокаты часто обращались к серьезным государственно-правовым, политическим проблемам (например, речь П.А. Александрова на процессе В. Засулич, речь В.А. Маклакова на Выборгском процессе, речь О.О. Грузенберга на процессе И.А. Гиллерсона, речь А.Я. Пассовера на процессе А.А. Лопухина и мн. др.). К ним примыкают отчеты советов присяжных поверенных, доносящие информацию о терниях профессии политзащитников.
2.6. Опубликованные документы внесудебного официального делопроизводства (справки, доклады, инструкции, непроцессуальные документы прокуратуры, жандармерии, тюремного ведомства и других административных институтов, связанных с органами политической юстиции) позволяют понять соотношение различных форм репрессий против революционеров, увидеть «изнанку» политических процессов (например, «Революция 1905г. и самодержавие». Сборник документов. М.-Л., 1928; «Карательные экспедиции в Сибири в 1905-1906 гг. Документы и материалы». М.-Л., 1932; «Царизм в борьбе с революцией 1905-1907 гг. Сборник документов» /Под ред. А.К. Дрезена. М, 1936, «Политическая полиция и политический терроризм в России (вторая половина XIX – начало ХХ вв. Сборник документов». М., 2001). Особое место среди них занимают документы Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, раскрывающие неприглядные стороны деятельности министерства юстиции по кадровому обеспечению политической юстиции, давлению на формально независимый суд при рассмотрении им политических дел (Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной комиссии Временного правительства. Т.т. 1-7. М-Л, 1924-1927).
3. Дневники и мемуарная литература.
Этот вид источника обладает свойством субъективного видения происходившего авторами; их оценки часто тенденциозны, ибо проникнуты личными симпатиями или антипатиями писавшего. Но этим они и интересны, тем более что в данном случае мы получаем информацию, как правило, из первых рук. Общие политические оценки ситуации в стране, в связи с ростом политической преступности и реакцией государства, в том числе и с использованием судебных институтов, содержатся в изученных нами дневниках и воспоминаниях общественных и государственных деятелей России (П.А. Валуев, С. Ю. Витте, А.А. Демьянов, И.В. Гессен, А.Ф. Гирс, В.Н. Коковцов, В.А. Маклаков, В. П. Мещерский, П.Н. Милюков, Д.А. Милютин, А.В. Никитенко, Е.А. Перетц, К.П. Победоносцев, А.А. Половцов, А.Ф. Редигер, А.С. Суворин, В.В. Шульгин и др.).
Профессиональный взгляд на события присутствовал в воспоминаниях судебно-прокурорских работников (В.А. Бальц, М.Ф Громницкий, Я.Г. Есипович, А.Ф. Кони, Е.И. Козлинина, Н. В. Муравьев, Б.С. Утевский, Н.П. Хитрово и др.). «Специфически профессиональный» уклон обнаруживается в воспоминаниях «охранителей» - сотрудников жандармерии и охранных отделений (А.В. Герасимов, В.Ф. Джунковский, П.П. Заварзин, П.Г. Курлов, А.П. Мартынов, Н.А. Кравец, В.Д. Новицкий, А. Поляков, А.И. Спиридович).
Пожалуй, самыми большими по информативной отдаче, иногда не лишенными, впрочем, некоторого налета самолюбования, были воспоминания адвокатов об их участии в политических процессах (А. М. Александров, С.С. Анисимов, В. Беренштам, А.В. Бобрищев-Пушкин, М. М. Винавер, А.Н. Вознесенский, Ф.А. Волькенштейн, О.О. Грузенберг, С.Е. Кальманович, Н.П. Карабчевский, А.Ф.Керенский, В. А.Маклаков, М.Л. Мандельштам и др.).
Наконец, по-своему тенденциозны, хотя бы в силу собственных переживаний, перенесенных страданий, и воспоминания революционеров, т.е. тех, кто сидел на скамье подсудимых в политических процессах (С.Ф. Васильченко, Н.А. Виташевский, Г. Гершуни, Г.М. Крамаров, Ф. Кон, А. Локерман, В.В. Максаков, И.Н. Мошинский, Э. Отто, В.А. Плесков, Н. Ростов, Ф. Н. Самойлов, И.А. Славкин, А.П Станчинский, Е.Д. Стасова, И. Хаевский, Г.В. Черепахин, Н.В.Шелгунов и др.).
4. Публицистическая литература составила важную часть эмпирической основы настоящей работы, которая позволила изучить реакцию общественности на функционирование политической юстиции. После первого десятилетия относительной гласности, правительство стало строго ограничивать освещение политических процессов в печати, причем из материалов закрытых процессов разрешалось помещать только резолюции суда.
Несмотря на известные цензурные ограничения, дозированная информация о процессах, а также аналитические статьи о законодательстве, касавшемся функционирования политической юстиции, публиковалась. В этой связи следует выделить изученные нами публикации в общественно-политические журналах и газетах консервативной направленности: «Гражданин», «Московские ведомости», «Русский вестник», официозный «Журнал Министерства юстиции» и либеральных изданиях: журналах «Вестник Европы», «Русская старина», «Русская мысль», «Русские записки», «Голос минувшего», газете «Новое время».
Юридическим проблемам политической юстиции были посвящены изученные нами статьи в таких изданиях, как «Журнал гражданского и уголовного права», «Журнал уголовного права и процесса», «Юридический вестник», «Юридическая летопись», «Судебное обозрение», «Судебный журнал», «Вестник права», газета «Право», а также нелегальных изданиях революционных партий (газета «Искра»), журнале «Былое» и др.
II. Недостаток опубликованных источников восполняют, а по ряду позиций и замещают неопубликованные документы, извлеченные из 43-х фондов семи архивохранилищ России и Украины. Многие из документов нескольких сотен архивных дел, изученных автором, вводятся в научный оборот впервые.
Понять детали выработки уголовной политики самодержавия в отношении политической преступности позволяют документы фондов высших государственных органов: (РГИА) департамент законов Государственного совета (Ф. 1149), Совет министров (Ф. 1276), Государственная дума (Ф. 1278), Министерство юстиции (Ф. 1405), Совещание для обсуждения законопроектов по пересмотру положений по судебной части (Ф. 1587); Канцелярия Военного министерства (РГВИА, Ф. 1).
Ведомственный надзор за судопроизводством по делам о государственных преступлениях широко представлен в фондах Временной канцелярии для производства особых уголовных дел (3-е уголовное отделение 1 департамента МЮ) (ГАРФ, Ф. 124) и 5-го (политического) отделения Главного военно-судного управления Военного министерства (РГВИА, Ф. 801) .
Особое внимание уделено изучению документов судебно-следственных органов, специально занимавшихся политическими делами – Высочайше утвержденная Следственная комиссия по делам о пропаганде и распространению революционных воззваний (ГАРФ, Ф. 95), Особое присутствие Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах. (ГАРФ, Ф. 112), а также материалов фондов общих судов – как гражданских: Общие собрания и соединенные присутствия кассационных департаментов Правительствующего сената (Ф. 1354), уголовно-кассационный департамент Правительствующего сената (РГИА, Ф. 1363), Новочеркасская судебная палата (ГАРО, Ф. 41), Ростовский окружной суд (ГАРО, Ф. 151), Новочеркасский окружной суд (ГАРО, Ф. 196), так и военных: Киевский военно-окружной суд (РГВИА, Ф. 1765) Виленский военно-окружной суд (РГВИА, Ф. 1984), Одесский военно-окружной суд (ЦГИА Украины, Ф. 347), а также Высшее дисциплинарное присутствие Правительствующего сената (РГИА, Ф.1362).
Проследить особенности функционировании охранительной оси «прокуратура – политическая полиция» в деле преследования участников революционного движения позволили материалы прокурорских органов: прокурор Новочеркасского окружного суда (ГАРО, Ф. 383), прокурор Таганрогского окружного суда (ГАРО, Ф. 835), а также фондов «спецслужб» самодержавия: Особый отдел Департамента полиции МВД (ГАРФ, Ф. 102), Донское охранное отделение (ГАРО Ф. 826), Донское областное жандармское управление (ГАРО, Ф. 829).
 Огромной информативной отдачей обладают документы, собранные в 16-томное дело сотрудниками Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ГАРФ, Ф. 1467), практически не отраженные в «Падении царского режима», иллюстрирующие все неприглядную подноготную «щегловитовской юстиции». Их дополняют материалы работы секции старых политзащитников Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев (ГАРФ, Ф. 533), а также Фонда воспоминаний старых революционеров (ГАРО, Ф. Р-2599), касающиеся политических процессов.
Некоторые чрезвычайно любопытные документы отнюдь не личного свойства были обнаружены нами в личных фондах - РГИА: Н.В. Муравьева (Ф. 995), Паленов (Ф. 1016), С.Ю. Витте (Ф. 1622), И.Г. Щегловитова (Ф. 1675); Отдел рукописей РГБ: М.Б. Смирнова-Леницкого (Ф. 369.405.30); Отдел рукописей РНБ: К.П. Победоносцева (Ф. 587), Половцовых (Ф. 601), Н.С Таганцева (Ф. 760), В.А. Ратькова-Рожнова (Ф. 1000).
Особое внимание, в силу специфики предмета настоящего исследования, хотелось бы обратить на источниковедческую характеристику материалов политических процессов (МПП), отражающих деятельную (функциональную) сторону политической юстиции. «Научная судьба» этого вида источников оказалась весьма трудной. С начала 20-х г.г. ХХ в., когда историки начали постепенно вводить в научный оборот МПП, некоторые исследователи, отзывались скептически о целесообразности использования судебно-следственной документации как исходящей из «враждебного лагеря», из-за имевшей место подтасовки фактов в обобщающих материалах следователями и судьями, либо из-за «правдоподобного вранья» обвиняемых, старавшихся «вывернуться из дела сами и выгородить других». Однако уже тогда С.Н. Валк высказал очень справедливую мысль о том, что нельзя подходить с меркой «достоверности» к источнику, учитывая только его происхождение.
Основоположником изучения методов работы с судебно-следственными материалами следует признать М.В. Нечкину, в трудах которой содержатся принципиальные положения о внешней и внутренней критике данного вида источников, оценке его информативной отдачи и др. В последующем судебно-следственные материалы, в т.ч. и политических процессов, прочно заняли достойное место среди других исторических источников, изучаемых, как историками, так и источниковедами. Специально источниковедческому анализу МПП посвящены работы И.А. Мироновой, Н.Т. Медведя, Е.И. Бровциновой, И.А. Альтмана, Н.А. Троицкого и Е.А. Певцовой, каждая из которых вносила определенный вклад в оценку этого вида исторических источников.
 В отличие от названных авторов, мы предложили широкий подход к определению понятия и «базы данных» МПП, а также свою классификацию документов на основе их делопроизводственных функций в политическом процессе с момента возбуждения дела и до вступления приговора в силу: 1) материалы предварительного расследования (жандармского дознания и предварительного следствия); 2) материалы производства в судах 1-й и кассационной инстанций; 3) материалы надзорного производства, включающие документы: а) прокурорского надзора: б) официального ведомственного надзора за гражданскими и военными судами; в) неофициального надзора жандармерии и охранки.
На наш взгляд, материалы политических процессов можно определить как документы, содержащие сведения о революционном движении и карательной политике самодержавия, образовавшиеся в результате процессуальной деятельности судебных и иных, обеспечивавших их функционирование, карательных органов по привлечению к уголовной ответственности лиц за совершение политических преступлений.
Научная новизна исследования выражается в самой постановке проблематики исследования, его системности, степени освещения различных структурно-функциональных аспектов политической юстиции в России во 2-й половине XIX - начале ХХ в., а также в проведении свободного от идеологических штампов комплексного историко-правового анализа всех аспектов политико-правовой истории этого феномена.
Авторская теоретическая модель политической юстиции как сложного политико-правового явления и выражения уголовной политики государства по борьбе с революционным движением проецируется на конкретный историко-правовой материал. Проведена периодизация процесса формирования и функционирования политической юстиции в России.
Автор сформулировал такие ключевые теоретические понятия, как «государственное преступление» и «политическое преступление», «политический процесс», «политический преступник», «политическая преступность», «политическая юстиция», применительно к реалиям Российского государства 2-й половины XIX – начала ХХ в.
Элемент новизны диссертации состоит во введении в научный оборот новых ранее неисследованных архивных документов, отражающих деятельность высших государственных органов, вырабатывавших основы уголовной политики по отношению к политической преступности, а также всей вертикали государственных институтов, составлявших механизм политической юстиции.
Диссертантом предложена авторская классификация институтов, составлявших механизм политической юстиции, а также политических (судебных) процессов.
Впервые проанализированы все нормативно-правовые акты, касавшиеся судоустройства и судопроизводства по государственным преступлениям в общих и специальных, гражданских и военных судах и квазисудебных институтах в рассматриваемый период, а также дана развернутая характеристика всей системы нормативно-правовых актов уголовно-правового обеспечения политической юстиции.
Впервые, на основе новых источников, прежде всего неопубликованных материалов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, представлена система мер власти по бюрократизации суда, по полулегальному, а нередко и лежащего по ту сторону закона, давлению на суд при рассмотрении дел о государственных преступлениях.
На основе использования широкого круга первичных источников получены и систематизированы статистические сведения (представлены в тексте и приложениях в виде таблиц), что позволило впервые определить характер и причины изменений количественных показателей результатов деятельности и уровня репрессии судебных и иных институтов в отношении политических преступников на протяжении изучаемого периода и сформулировать выводы.
Личный вклад диссертанта состоит в том, что на основе изучения законодательства и иных источников детально представлена деятельность всех институтов, вовлеченных в функционирование политической юстиции, что позволило реконструировать особенности политико-правового развития карательных механизмов государственного аппарата Российской империи в рассматриваемый период.
Авторский подход к теме выразился в проведении исследования в два этапа: на уровне микроанализа, затем на уровне макроанализа. На первом этапе в территориальных границах одного репрезентативного региона (области Войска Донского[8]) изучены практически все политические процессы 2 пол. XIX – начала ХХ в., исследована работа всех составных частей механизма политической юстиции, т.е. получена своеобразная региональная модель политической юстиции. На втором этапе этот феномен исследован в формате всей страны.
Положения, выносимые на защиту, отражают научную новизну диссертационного исследования и состоят в следующем:
 1. Судебная деятельность никогда не ценилась в политической культуре самодержавия. Не стесненное законом властвование было его стихией. На протяжении XVII-середины XVIII веков преследование государственных преступников осуществлялось специально созданными, как правило, секретными (тайными), по сути, административно-полицейскими органами, лишенными классических признаков судебных институтов. С середины XVIII в. намечается стремление передать преследование государственных преступлений общему суду в рамках закона, обеспечить гарантии прав подсудимых (законы Петра III, первые манифесты Екатерины II, манифест 1801 г., некоторые законы Александра I, постановления т. XV Свода законов). Однако эти движения власти в сторону «суда и закона» были непоследовательны, отрывочны, кратковременны и слабы.
2. Юридический романтизм «отцов судебной реформы» проявился в том, что при создании механизмов расследования и суждения дел о государственных преступлениях, когда само государство выступало в роли потерпевшего, они были весьма озабочены созданием гарантий общественного доверия к такому суду (идея, чтобы само общество, а не только государство в лице профессиональных судей, участвовало в суждении дел о государственных преступлениях, обеспечение высокого качества предварительного расследования государственных преступлений, система процессуальных прав обвиняемых и др.). Важнейшей гарантией, была гласность политических процессов. Печальная судьба именно этого принципа судопроизводства в пореформенный период и, особенно, в начале ХХ в. стала индикатором отношения властей к юстиции.
 3. Своеобразным «сигналом» к началу наступления на суд стал процесс «нечаевцев» (1870 г.). Его прямым последствием можно считать закон 19 мая 1871г. Именно он придал особый статус и без того всесильному III отделению императорской канцелярии и его жандармскому корпусу, превратив жандармов по сути в политических следователей. Именно с ним мы связываем создание ключевой оси «жандармское ведомство-прокуратура», согласованно действовавшей вплоть до Февральской революции в качестве «объединенного фронта» борьбы с политической оппозицией.
4. Участившиеся революционные «акции», обескураживающие результаты политических процессов над их участниками (проведенных в соответствии с либеральными принципами Уставов 1864 г.), а также частые оправдательные вердикты присяжных и недопустимое, с точки зрения административных властей, своеволие юристов по отношению к местным властям и т.п. «новые явления», порожденные судебной реформой 1864 г., спровоцировали широкомасштабные изменения Судебных уставов. Они касались, прежде всего, функционирования политической юстиции. Ключевые законы 19 мая 1871, 4 июля 1872 и 9 мая 1878 годов, как и ряд других, являлись, с одной стороны, свидетельством недовольства самодержавием процессуальными формами, закрепленными в Уставах 1864 г., а также тем, что судьи в первое пореформенное десятилетие не разделяли его забот и опасений в отношении политических противников, а, во-вторых, реальным результатом поисков властями оптимального варианта судебной инстанции и процессуального порядка разрешения дел о государственных преступлениях. Чередование централизации и децентрализации политической юстиции, ее милитаризация, сочетание одновременно нескольких судебных форм для борьбы с государственными преступлениями, постоянное ограничение важнейших принципов уголовного судопроизводства, сужение до минимума прав обвиняемых и, наоборот, расширение усмотрения администрации и т.п. – все это характеризует государственную уголовно-процессуальную и уголовно-судебную политику в области судебной борьбы с политической оппозицией.
5. Конец 70-х - начало 80-х гг. XIX в. сопровождались обращением самодержавия к многократно проверенным средствам выработки рецептов в области совершенствования политической юстиции – бюрократическим комиссиям. Материалы их работы, полемика и выработанные проекты показывают, что самодержавие по-прежнему остается принципиально недовольным судом, привлеченным к борьбе с политической оппозицией, судебными процедурами, выработанными не только в ходе подготовки реформы 1864 г., но и в пореформенный период, что не преодолены противоречия внутри элиты. Верховную распорядительную комиссию (1880 г.) можно рассматривать, как одну из последних системных попыток примирить два ключевых ведомства (МВД и МЮ) и скоординировать, гармонизировать их работу по борьбе с нарастающим революционным движением. Эта попытка не дала результата.
6. Анализ масштабной работы Муравьевской комиссии (1894-1899 гг.) показывает, что власть приняла твердое решение вернуть судебное ведомство в лоно «правительственного направления», обеспечить «государственный характер деятельности суда». Тот факт, что годы ее работы совпали с практически полным отказом от судебного порядка рассмотрения дел о государственных преступлениях (при фактическом наличии таковых) и рассмотрением их в административном порядке, является свидетельством системной работы по перестройке, подготовке судебного аппарата к работе в «новых условиях».
7. Общим фоном, на котором происходила «судебно-политическая драма» 80-х годов XIX - начала ХХ века было «исключительное положение», вводимое в местностях, имевших «иммунодефицит» по отношению к революционной «заразе». Положение «усиленной» и чрезвычайной охраны, военное положение и осадное положение - режимы, позволившие Администрации использовать наличные судебные средства борьбы с политическими противниками с наибольшей суровостью и эффективностью. Значение этого элемента в политической истории России названного периода трудно переоценить.
8. Милитаризация политической юстиции, начавшаяся в 1878 г., усилилась после убийства Александра II в 1881 г. и стала до самого момента крушения самодержавия в феврале 1917 г. приметой его карательной политики. Расчет власти был прост: прежде всего, строгость и быстрота репрессии военных судов, а также ограниченные процессуальные права обвиняемых, отсутствие контроля общества (закрытые, как правило, двери суда) давали ей уверенность в жестком ответе, прежде всего, радикальной оппозиции, представители которой составили основной костяк обвиняемых в военных судах в 70-90 гг. XIX в. Ключевым юридическим свойством военной юстиции, приданном ей в сфере преследования политической оппозиции, были ее материально- и процессуально-правовая обязанности «судить по законам военного времени», что снижало диспозитивность его решений. Нередко это предопределяло правовую судьбу дела уже при его передаче в военный суд, расширяло горизонты административного усмотрения, создавало практически неограниченные возможности произвольного решения важнейших процедурных вопросов. В начале ХХ в. накопленный опыт политических процессов в военных судах в конце 70-х - 80-е годы будет использован во много раз более активно для «ликвидации» революции 1905-1907 гг.
9. В первое четырехлетие нового века, казалось, вся система политической юстиции была перенастроена на работу в новых условиях: определена система институтов, осуществлявших дознание расследование и суждение политических дел, установлены их процессуальные основы (закон 7 июня 1904 г.), создана новая уголовно-правовая система (главы о государственных преступлениях Уголовного уложения 22 марта 1903 г.), учитывавшая новые реалии революционного движения, все «наработанные» им во второй половине и конце XIX в. формы и методы политической борьбы от демонстраций и прокламаций до террористических актов. Однако уже начало революции показало, что система не вполне готова и ее недостатки обнаруживаются по мере нарастания революционного движения. В связи с этим, власти в течение 1905 и 1906 гг. пытались в спешке «залатать прорехи» в системе политической юстиции, принимая один за другим уголовно-правовые и уголовно-процессуальные акты, а также акты, касающиеся судоустройства. Обращение к крайней форме судебного преследования, означавшего, по сути, произвол - введение в августе 1906 г. военно-полевой юстиции - стало testimonium pauperitatis системы политической юстиции, созданной в начале века. Использование властью далеких от юридических начал и принципов и не освещенных светом права средств наносило серьезный удар по правосознанию и культивировало у населения убеждение во вседозволенности.
10. Уголовно-правовая политика в отношении государственных преступлений на протяжении двух веков после Уложения 1649 г. характеризовалась последовательным смягчением ответственности, гуманизацией: преступление (напр., оскорбление царя), которое в XVII - I половине XVIII в. наказывалось смертной казнью, в XIX – каторгой, в начале XX (по Уголовному уложению) влекло символическое наказание.
11. Проследив репрессию самодержавного государства в отношении политической преступности на протяжении XVIII –XIX и начала ХХ веков, следует констатировать «пульсацию террора». Его пиками следует признать рубеж XVII-XVIII веков и первую четверть XVIII в., 30-е годы, 70-е годы и середина 90-х годов XVIII, середина 20-х годов, начало 60-х и рубеж 70-80-х годов XIX в., 1905-1910 гг. Они связаны с конкретными массовыми политическими выступлениями (восстание стрельцов, крестьянская война под предводительством Пугачева, восстание декабристов, польское восстание и т.д.), либо с общим ростом политической преступности в стране, как это имело место в конце 70-х годов XIX в. и во время Первой русской революции. Между означенными пиками судебно-политического террора отмечаются «периоды затишья», расслабления самодержавия и, соответственно, укрепление законности.
12. Уголовно-правовое обеспечение политической юстиции все время запаздывало, уступая темпам развития революционного движения, совершенствования средств борьбы революционеров с правящим режимом. Уже в 70-е годы XIX в. суды испытывали затруднения с квалификацией некоторых политических преступлений. Даже только что введенные в действие главы о государственных преступлениях нового Уголовного уложения (июнь 1904 г.) обнаружили во время I русской революции, свое отставание от реалий революционной борьбы, в связи с чем в законодательной спешке были приняты «боевые» сиюминутные законы, направленные на борьбу с забастовками и аграрными бунтами, пропагандой по предметному (против кредитов и госучреждений), субъектному (в войсках) признакам, по используемым средствам (слухи, печать). Институты политической юстиции опирались на разветвленную сеть новых нормативных «источников» (практика УКД Сената и Главного военного суда, циркуляры и инструкции Министерства юстиции), которые выполняли свою «вспомогательную» роль в качестве средства субсидиарной корректировки функционирования карательного механизма.
13. В 1864 г. царизм учредил независимую судебную власть, которую обслуживал корпус образованных юристов-профессионалов. Эти привело к «трещине» в системе российских государственных институтов, которая могла ее расщепить, противопоставить судебное ведомство исполнительной власти, находившейся в руках монарха. Противоречия внутри государственного аппарата в пореформенный период возникали по всей вертикали власти: судебное ведомство и административные власти, и по горизонтали: следователи – полиция; прокуратура – жандармерия (первоначально); суд - губернские власти; Министерство юстиции – МВД. Они стали, по сути, выражением более глубокого и длившегося все пореформенные десятилетия противостоянии либералов-реформаторов, стремившихся модифицировать русское самодержавие, чтобы оно соответствовало требованиям времени, и консервативной бюрократии, выступавшей в защиту «полицейского государства».
14. Реформа породила в России новый тип образованного, уважаемого и чистоплотного судьи-дворянина, который старался, оставаясь беспристрастным, следовать закону и справедливости в своих решениях. Этот реальный статус судей отразился на результатах политических процессов, что породило в ответ курс правительства на бюрократизацию суда, для чего были использованы разнообразные средства и, прежде всего, кадровая политика. Исключение из «либерального образа» суда и судьи первых пореформенных десятилетий составляли сенатские структуры (Особое присутствие и уголовно-кассационный департамент) и Верховный уголовный суд.
15. Возращение доверия Администрации к суду как орудию политической борьбы с оппозицией в начале ХХ в. было обусловлено результативной работой по извращению профессионального сознания судей, прокурорско-следственного аппарата, выхолащиванию высокого профессионального этоса. Она позаботилась о создании служебно-карьерных механизмов и структур поощрения работников юстиции, которые позволяли режиму управлять ими. В результате, власти превратили судебно-прокурорских работников, действовавших в сфере политической юстиции, преимущественно в армию лояльных и конформистски настроенных чиновников, отличавшихся не правовыми, а «правыми» взглядами.
16. Следует говорить о двух поколениях юристов, работавших в институтах политической юстиции в изучаемый период, принципиально отличавшихся друг от друга по уровню образованности, этосу и нравственным принципам: первые - преимущественно верны праву (60-70 годы XIX в.), вторые (начало ХХ в.) преимущественно предпочли политическую лояльность. В отличие от этого «феномена двух поколений» работников судебно-прокурорских и следственных органов, адвокатура продемонстрировала единство правовой истории: следует признать здесь преемственность поколений, при определенных различиях подходов в политической защите (профессиональная защита - в XIX в., защита самого дела революционеров - в начале XX в.).
17. Соотношение суда и администрации во второй половине XIX-начале ХХ в. можно сравнить с сообщающимися сосудами (усиление одного начала означало ослабление другого). Реформа 1864 г. установила своеобразное равновесие (после многовекового превосходства административной власти) между ними. В дальнейшем это соотношение изменялось не в пользу суда.
1864 г. – 1878 г. - суд сохранял независимость и достоинство; некоторые законодательные изменения Уставов, происшедшие за это время, нельзя отнести к существенным потрясениям основ судебного устройства.
1878 г. –1894 г. - отмечается резкое ухудшение состояния судебной власти за счет расширения сферы административного усмотрения в традиционно судебной сфере. Направлениями государственной политики в отношении суда были «бюрократизация» судебного ведомства, прежде всего, в сфере политической юстиции и расширение административно-полицейской репрессии политических преступников в ущерб судебной.
1894-1904 гг. – время, когда спрос на правосудие в сфере защиты государственной безопасности приближался к нулю. Шла подготовка масштабной перестройки судебной системы с целью легальными средствами «вернуть» суд в лоно государственной монархической системы.
1904-1917 гг. – период, систематического использования нелегальных методов превращения суда в придаток Администрации, в результате чего суд стал одним из важных «боевых средств» борьбы с революцией. Правительство с помощью противоправных средств создало совершенно новый вид правосудия, не считающегося с законом, - «щегловитовскую юстицию». Власть в начале ХХ в. отставила в сторону соображения законности, «по старинке» поставив себя выше ее, сделало фатальную ставку на силу, полагаясь на достаточность карательных средств. Но таким образом оно подорвало легальный фундамент своей власти, лишившись своего права на законопослушность подданных.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что выявленные закономерности, разработанный понятийный аппарат, введение в научный оборот новых источников содействуют решению ряда дискуссионных проблем, связанных с развитием отечественного государства и права в изучаемый и современный периоды. Диссертация решает научную проблему, имеющую большое значение для развития науки истории государства и права России.
Полученные диссертантом научные промежуточные и итоговые результаты могут быть положены в основу историко-правовых исследований эволюции суда в условиях авторитарного режима в дореволюционной России и тоталитарного режима в СССР, а также в зарубежных государствах, решая общую научную задачу создания историко-правовой концепции становления и функционирования судебной власти.
Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные автором результаты исследования могут быть использованы специалистами в процессе преподавания дисциплин: история отечественного государства и права, история политических и правовых учений, теория государства и права, разработки спецкурсов по истории российского правосудия и восполняют тем самым пробел в изучении соответствующих разделов правоведения.
Обобщение опыта политико-правового развития Российского государства во 2 половине XIX – начале ХХ в. и, прежде всего, взаимоотношения судебной и иных властей в дореволюционной России позволяет выявить определенные тенденции, свойственные современной российской государственно-правовой действительности. Среди них проведение судебной реформы, принятие законов, устанавливающих особые режимы с целью восстановления законности и правопорядка, борьбы с терроризмом, криминализация деяний и усиление мер уголовной ответственности за совершение преступлений против государственной власти и др.
Апробация и внедрение результатов исследования осуществлялись при проведении лекционных и семинарских занятий по курсам: «История отечественного государства и права», «История государства и права зарубежных стран», спецкурсу «Политическая юстиция»; результаты докладывались на международных, всероссийских и региональных научных конференциях в период с 1984 по 2013 г. (Москва (МГУ, МГЮА, РУДН), Санкт-Петербург (СПбГУ, СПб Университет МВД), Ростов-на-Дону (РГУ-ЮФУ), Самара (СЮИ ФСИН), Саратов (СГАП), Краснодар (КГУ), Владикавказ (СОГУ), Нальчик (КБГУ), Новгород (НГУ), Псков (Псковский госуниверситет), Екатеринбург (Уральская государственная юридическая академия, Уральский филиал РАНХ и ГС), Варшава (факультет права и администрации Варшавского университета) и др.). Результаты диссертационного исследования нашли отражение в 4-х опубликованных монографиях (110 п.л.), в 85 научных статьях (из них 17 опубликовано в научных журналах, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ), статьях в трех энциклопедиях, пособиях, в более чем 30 докладах на конференциях. Общий объем публикаций составляет 150 п. л.
Структура диссертации определяется задачами исследования и избранной методикой изложения диссертационного материала, включает введение, 6 глав (20 параграфов), заключение, библиографический список и приложения.
 
II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИСЛЕДОВАНИЯ
Во введении обосновывается актуальность темы исследования, дается обзор научной разработанности заявленной проблематики, обозначаются объект, предмет, цель, задачи, теоретическая и эмпирическая база исследования, приводится разработанный понятийный аппарат, формулируются положения, выносимые на защиту, аргументируется научная новизна, теоретическая и прикладная значимость работы, показывается апробация результатов исследования.
Глава первая «Политическая юстиция (исторические и теоретические аспекты)», логически делится на две части и посвящена анализу проблем, являвшихся предметом настоящего диссертационного исследования, но хронологически относящихся к предшествующему периоду, а также выяснению содержания ключевых понятий и категорий, являющихся стержневыми для данной работы.
В первом параграфе «Судебные и квазисудебные инстанции для рассмотрения дел о государственных преступлениях (XVII- I пол. XIX в.) анализируется процесс историко-правовой трансформации государственных институтов, обеспечивавших преследование государственных преступлений до середины XIX в. (до судебной реформы 1864 г.).
На протяжении XVI- середины XVIII веков государственные преступники – бунтари, изменники и смутьяны – отождествлялись с личными врагами, прежде всего, царя, а также и его правящей элиты. Их преследование осуществлялось специально созданными, как правило, секретными (тайными), по сути, административно-полицейскими органами, лишенными классических признаков судебных институтов.
Эти органы (приказы, канцелярии, экспедиции, а нередко и «комиссии» - личные поручения) реализовывали репрессию от имени и в то же время в защиту личной власти монарха и в качестве возмездия за посягательство на нее, причем при активном личном участии носителей этой первичной власти.
С середины XVIII в. происходят явные метаморфозы политической репрессии, выражающиеся в проникновении общих начал права усилении роли судебных институтов, в обеспечении гарантий прав подсудимых.
Их олицетворением являются законы Петра III (связанные с ликвидацией Тайной канцелярии и запретом употребления словосочетания «слово и дело государево», введение судебной юрисдикции над государственными преступлениями), первые манифесты Екатерины II (в частности, начало функционирования Верховного уголовного суда), манифест 2 апреля 1801 г. (закрепивший принцип, что «все преступления должны быть судимы и наказуемы общей силой закона») и некоторые законы Александра I, постановления т. XV Свода законов о судопроизводстве по государственным преступлениям (окончательно закрепившие судебную форму разрешения дел о государственных преступлениях).
Однако эти движения власти в сторону «суда и закона» были непоследовательны, отрывочны, кратковременны и слабы. Вслед за эпохой «оттепели» вновь наступал период «похолодания»: упование на принудительную силу и уголовно-полицейские формы репрессий в отношении политических противников, вернее врагов. Новые, внешне, казалось бы, более цивилизованные формы сыска и суда (вместо Преображенского приказа Тайная экспедиция Сената, и, наконец, III отделение императорской Канцелярии), сохраняли традиции старой расправы, ее жестокие приемы, и они не были по-прежнему стеснены процессуальными рамками, такими, как система законных доказательств, ревизия состоявшихся решений, гарантии прав подследственных и подсудимых. И в названный период (с середины XVIII в.) это направление оказывалось не только более удобным для власти, но и эффективным, принося более быстрые и конкретные результаты, чем «судебное». Не меняло принципиально ситуацию передача дел о государственных преступлениях в подсудность палат суда и расправы (палат уголовного и гражданского суда), при соответствующей ревизии Сената, администрация по-прежнему играла ключевую роль в определении правовой судьбы дела.
Не стали исключением процесс в Верховном уголовном суде над декабристами (ему были даны специальные дополнительные правила, что являлось очевидным отступлением от общеправового принципа «закон обратной силы не имеет»), немногочисленные политические процессы первой половины XIX в., в которых использовались совершенно произвольные формы судопроизводства, передача политических дел о гражданских лицах в юрисдикцию военных судов (напр., дело «петрашевцев», 1849 г.) и т.п.
Таким образом, на протяжении столетия (середина XVIII- середина XIX вв.), до 1864 г. шла упорная борьба между этими двумя направлениями и формами политической репрессии. К ней вряд ли применимо расхожее определение «с переменным успехом», ибо «судебная» форма репрессии явно уступала в этот период «уголовно-полицейской», реакционные эпохи были куда более продолжительными, сколь и тягостными для страны.
Во втором параграфе « Государственные преступления по русскому праву (2 половина XVII-XIX в.)» анализируется процесс историко-правовой трансформации содержания законов, устанавливавших уголовную ответственность за государственные преступления до середины XIX в.
В правовых памятниках XIV-XVI вв. на первое место выступала антисоциальная роль государственных преступлений, вредных, прежде всего, интересам общества. Верховная власть еще не выделялась в качестве общего объекта преступного посягательства.
Соборное уложение предлагало иную конструкцию государственного преступления как «великого государева дела». Укрепление централизованной монархии нашло прямое выражение в закреплении «величества Государя» в качестве общего объекта государственного преступления. Лишь «наряду» с этим другим объектом этого вида преступлений выдвигалась территория государства.
Именно в Уложении появилась и первая классификация подобного рода деликтов, по сути сохранившаяся до начала ХХ в.: устанавливаются три вида государственных преступлений, а именно: 1) посягательства на личность государя; 2) бунт скопом и заговором как посягательство на государство «изнутри» и 3) измену как посягательство на государство в его отношениях с другими государствами. В дальнейшем общее родовое понятие «слово и дело государево», обозначавшее государственные преступления, будет заменено понятием «преступления по первым двум пунктам» (указы 25 января 1715 г., 10 апреля 1730 г.).
Эти деликты, к которым добавилось в петровское время словесное оскорбление величества, перешли через посредство Воинского и Морского уставов, а также ряда указов XVIII в. в Свод Законов (т. XV, кн. 1) в последующее уголовное законодательство, включая Уголовное уложение 1903 г.
При Петре I главным объектом, посягательство на который самым суровым образом карает законодательство о государственных преступлениях, становится личность монарха, «заслонившего собой государство» (выражение Д.А.Червонецкого). Государственные преступники – это идейные (и деятельностные) враги петровских реформ и самого преобразователя.
Напротив, для ближайших преемников Петра I государственные преступники являлись их личными врагами. Государственные преступления направлены против личного благополучия местоблюстителя престола. Хотя, как в прежние времена, так и в последующем репрессия в отношении государственных преступлений в своей массе сводится к «борьбе с длинными языками» (выражение Е.В. Анисимова), а не с реальными преступлениями, угрожавшими безопасности государства. Корпус «непристойных слов» раздувается до гигантских размеров. Это явление было напрямую связано со степенью осознания властью своей уязвимости, опасениями самодержцев и их окружения потерять свою власть.
Во времена Екатерины II все более расширяется пропасть между теорией и практикой государственных преступлений, между нормативным закреплением и реальными судебными или квазисудебными формами борьбы с ними.
Александр I сделал шаг в сторону обеспечения законности в сфере борьбы с государственными преступлениями в духе екатерининского «Наказа».
Свод законов подвел итог историческому развитию закрепления государственных преступлений за более чем полтора века: на первом месте в качестве объекта защиты стоит царь, на втором государство. Эта идея прочно будет проведена и в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.
Недостатки последнего (отсутствие четкой квалификации некоторых составов государственных преступлений) создавало помехи для репрессивного аппарата, затрудняло использование особых процессуальных форм и стандартов для борьбы с этими преступлениями. Это стало особенно заметно в период подготовки и проведения судебной реформы 1864 г.
В третьем параграфе «Политическая юстиция: теоретические вопросы и ключевые понятия» анализируется содержание и даются определения ключевым понятиям и категориям, вокруг которых строится исследование. Разумеется, все понятия и категории анализируются, применительно к изучаемому периоду.
1. Государственное и политическое преступление. Терминологическая путаница с использованием этих двух понятий происходит в литературе (прежде всего, международного экстрадиционного права, а также уголовного права) на протяжении почти полутора столетий. В диссертации представлен обзор подходов к выяснению соотношений этих понятий, начиная с литературы второй половины XIX в. до настоящего времени (отечественные ученые - Н.С. Таганцев, П.П. Пусторослев, Н.Н. Полянский, И.С. Урысон, Н.Т. Медведь, Н.А. Троицкий, А.Н. Ярмыш и др.; зарубежные – Б. Ингрэхэм, К. Токоро, М. Клиннард, У. Майнор, Р. Куинни). Выявлено два основания для отнесения преступлений к политическим или государственным (объект преступления и мотив совершения), а также предлагаются авторские определения понятий, применительно к рассматриваемому периоду.
Государственным преступлением можно считать общественно-опасное деяние, предусмотренное статьями раздела 3 Уложения о наказаниях 1845 г. или глав 3-5 Уголовного уложения 1903 г. Под политическим преступлением же следует понимать противоправное деяние, направленное прямо или косвенно на уничтожение, подрыв, ослабление, изменение существующего общественного строя или формы правления, отдельных государственных или общественных институтов, совершенное из политических убеждений либо по политическим мотивам.
 2. Политический процесс. В научной литературе, равно как и в публицистике, даже СМИ это понятие используется не всегда обоснованно и уместно, более того, иногда и вовсе неправомерно (например, в политической публицистике с целью подвергнуть сомнению справедливость судебного преследования). В диссертации проанализированы точки зрения ряда отечественных (Н.Н. Полянский, Н.Т. Медведь, Н.А. Троицкий) и зарубежных (О. Кирчхеймер, Т. Бейкер, Р. Христенсон, Б. Фолк, Э. Познер и др.) ученых на это политико-правовое явление.
Учитывая, что предметом исследования является суд и процесс в условиях авторитарного режима, диссертант выделяет ряд признаков политического и правового характера, позволяющих определить процесс как политический именно в недемократическом контексте. Предлагается авторское определение понятие политического процесса. Это уголовный, по сути, процесс по политическому преступлению или общеуголовному преступлению, совершенному по политическим мотивам, в общем или специальном (политическом) суде с использованием, как правило, специальной процедуры, ограничивающей права обвиняемого и создающего возможности для фальсификаций с целью получения обвинительного приговора.
 В диссертации предложена авторская типология политических процессов (политические в строгом смысле слова, латентные, квазиполитические, псевдополитические, уголовно-политические).
3. Уголовная политика. Эта наука стала развиваться в России лишь на рубеже ХIХ-ХХ вв. (М.П. Чубинский). В советский период определено сложносоставное содержание уголовной политики (А.А. Герцензон), стали разрабатываться проблемы ее отдельных подсистем: уголовно-правовая политика (Н.А. Беляев) уголовно-процессуальная политика (П.С. Дагель, Ю.А. Ляхов), исправительно-трудовая политика (Н.А. Стручков) и др.
В диссертации автор обратился к анализу деятельности самодержавия по использованию судебно-правовых средств в борьбе с политической оппозицией через призму его уголовной политики в совокупности ее важнейших (ниже перечисленных) составных частей.
 «Уголовно-судебная» политика – направление деятельности самодержавия и его институтов (Государственный совет, Совет министров, с начала ХХ века – Государственная дума, Военное министерство и Министерство юстиции) по выработке общих и специальных положений законодательства о судах (о судоустройстве), на которых возлагалась миссия разрешения дел о государственных /политических преступлениях.
Уголовно-правовая политика – направление деятельности тех же институтов по выработке общих положений уголовного законодательства, закреплению круга политических преступных деяний и наказаний за них.
Уголовно-процессуальная политика – направление деятельности тех же институтов по выработке форм реализации норм уголовного законодательства на всех этапах правоприменительной деятельности соответствующих государственных органов и должностных лиц в сфере расследования и разрешения дел о государственных (политических) преступлениях. Она включает в себя и саму правоприменительную деятельность всех видов судебных органов, а также институтов, обеспечивавших судебную деятельность (органы дознания, следствия, надзора, управления и др.)
 Отсюда мы вывели свою исследовательскую задачу – показать это изменение содержания уголовной политики на протяжении полувека – от судебной реформы 1864 г. до начала I Мировой войны. Политическая юстиция рассматривается нами как одна из моделей уголовной юстиции, выступающая качестве порождения соответствующей уголовной политики в данный исторический период. Использование средств и инструментов науки уголовной политики помогает преодолеть догматизм и отвлеченность исследований «чисто» уголовно-правовых или уголовно-процессуальных аспектов политической юстиции.
4. Судебная контрреформа. Это политико-правовое явление напрямую связано с темой исследования, ибо именно изменения в судоустройстве и судопроизводстве по политическим делам рассматриваются в качестве одного (из трех) направлений судебной контрреформы. В диссертации проведен анализ многолетней дискуссии о том, была ли она проведена, предложены ее параметры, а также дано авторское определение судебной контрреформы как системы мероприятий правительства, направленных на бюрократизацию судебной власти, ограничение судейской независимости, как правовыми, так и противоправными способами, а также расширение административного элемента в юстиции за счет юридического.
 5. Политический преступник и политическая преступность. Проблемы выделения в науке криминологии политической преступности из общеуголовной и особого типа политического преступника, отличного от «обычных» преступников достаточно стара (2 половина XIX в.). Если Ломброзо и Тард давали достаточно негативные характеристики этому типу преступников, то Э. Ферри обосновал необходимость выделения, наряду с «атавистическим преступником», особого рода преступников, названных «условными» или «эволютивными», - преступников по политическому мотиву, полагая, что возвышенные мотивы их действий обусловливают необходимость применения к ним более «деликатных», не жестоких карательных средств. Это принципиально различное отношение к двум типам преступников нашло поддержку в России в конце XIX в., прежде всего у представителей «молодого» социологического направления в криминологии (Х.М. Чарыхов, М.Н. Гернет и др.).
В постсоветской литературе тема политической преступности получила достаточно широкое освещение. Суммируя многочисленные и разнообразные взгляды ученых на политическую преступность, П.А. Кабанов свел их к шести основным подходам (правовой, инструментальный, мотивационный, объективный, оценочный и комплексный). Он, как и ряд других авторов (А.Ф. Кулаков, В.В. Лунеев) также исходит из постулата об особом характере политической преступности, настаивает на выделении политической криминологии как ответвления общей криминологии. Впрочем, их исследования обращены преимущественно к современным проблемам политической преступности.
Исходя из имеющегося на сегодняшний день разнообразия представлений о политическом преступнике, диссертант предложил универсальную формулу, применимую к государству с авторитарным режимом. Под политическим преступником следует понимать лицо, совершившее государственное преступление по политическим мотивам и приобретающее особый процессуальный статус и статус при исполнении наказания (политический заключенный). Соответственно, политическая преступность – это совокупность государственных (политических) преступлений, совершаемых по политическим мотивам в данном обществе в данный период времени в сфере государственного властвования (борьбы за власть).
 6. Политическая юстиция. Эта категория не новая (первое упоминание в русской литературе относится к 1880 г.), сколь и весьма редко используемая в отечественной научной литературе: ее частым заменителем является термин «политические процессы».
За рубежом она оказалась под более пристальным вниманием (работы О. Кирчхеймера, Л. Радзиновича, А. Подгорецкого, У. Майнора, М. Шапиро). Возвращение ее на страницы отечественной научной литературы (работы К.П. Краковского, И.Ю. Мозгового, В.Н. Кудрявцева, А. И.Трусова, Ю.В. Варфоломеева) вызвало необходимость определения общих параметров, признаков этого феномена. В диссертации выделяются признаки политической юстиции, и дается авторское определение. Политическая юстиция - авторитарная (тоталитарная) модель уголовной юстиции, используемая властью для осуществления репрессий против политической (религиозной, национальной, расовой и т.д.) оппозиции, путем применения правовых или противоправных средств, направленных на обеспечение получения выгодного ей приговора, являющаяся выражением уголовной политики власти на том или ином историческом отрезке.
Во второй главе «Власть и метаморфозы политической юстиции во 2 пол. XIX в.» анализируются изменения в системе политической юстиции (гражданские и военные суды) как выражение уголовно-процессуальной и уголовно-судебной политики самодержавия в отношении политической преступности в пореформенный период.
Первый параграф «Гражданские суды и государственные преступления» содержит рассмотрение вопросов создания новой системы разрешения дел о государственных преступлениях в рамках подготовки судебной реформы и последующие изменения в этой сфере в пореформенный период.
Юридический романтизм начала 60-х годов XIX в. проявился в том, что при создании механизмов расследования и суждения дел о государственных преступлениях «отцы судебной реформы» были озабочены созданием гарантий общественного доверия к такому суду. Именно деликатность этой сферы уголовного судопроизводства, когда само государство выступало в роли потерпевшего, толкала их на введение дополнительных, можно сказать, повышенных гарантий объективности и беспристрастности суда. Одной из таких гарантий была гласность политических процессов. В дальнейшем она будет изгнана из зала суда над противниками режима.
 Примечательной чертой проектов стала реализация идеи, чтобы само общество (а не только государство в лице коронных профессиональных судей) осуждало государственные преступления. Пусть не получили поддержку предложения Государственной канцелярии о передаче этой категории дел в подсудность суду присяжных, но, тем не менее, квазиобщественный элемент все же присутствовал и в таком суде (сословные представители в судебной палате, а с 1872 г. и в Особом присутствии Правительствующего сената).
Важные предложения, касавшиеся обеспечения высокого качества предварительного расследования государственных преступлений (поручение их члену судебной палаты – т.е. юристу высочайшей квалификации), получившие закрепление в Уставах 1864 г., а также обеспечение состязательности за счет допуска адвоката на предварительное следствие, «похороненное» в Государственном Совете и не получившее законодательного воплощения, показывают, что в этот период «юридическое начало» брало верх над административными соображениями. Однако, следует отметить, что этот механизм производства дел о государственных преступлений, практически остался не опробованным (кроме дела «нечаевцев»).
 Даже мелкие детали обсуждения, предложения, высказанные руководителями МВД и III отделения императорской канцелярии, показывают, что главные охранительные ведомства были весьма озабочены тем, что властная компетенция над этой категорией дел перетекает в судебное ведомство, стремились, причем не вполне успешно, сохранить хотя бы остатки своего контроля и влияния на судьбы политических дел. В дальнейшем, с начала 70-х и особенно в 80-х годах МВД (вместе с III отделением, а с 1880 г., после ликвидации последнего, самостоятельно) многое «отыграет» назад у судебного ведомства.
Провозглашая в 1864 г., с одной стороны, независимость суда, Администрация была озабочена, с другой, обеспечением, по словам министра юстиции Н.В. Муравьева, «государственного направления деятельности суда», чтобы суд действовал на политических процессах в свете «видов правительства», а если говорить совсем конкретно, то идеалом для нее был суд, который бы, по выражению другого министра юстиции К.И. Палена, «решал по приказанию начальства». Практическим результатом такого оригинального понимания Администрацией предназначения и целей деятельности суда стал поиск наиболее удобной формы судебной деятельности, применительно к процессам с присутствием «публичного элемента» (политическим процессам).
Уход со своего поста одного из идеологов судебной реформы Д.Н. Замятнина и замена его весьма консервативным К.И. Паленом сулили большие перемены к худшему, и они не заставили себя ждать. Своеобразным «сигналом» к началу наступления на суд стал «процесс нечаевцев» (1870 г.).
Прямым последствием этого политического процесса можно считать закон 19 мая 1871 г., с которого власти начали наступление на Судебные уставы 1864 г. Именно он придал особый статус III отделению императорской канцелярии и его жандармскому корпусу, превратив жандармов, по сути, в политических следователей. С этим законом мы связываем создание своеобразной оси «жандармское ведомство-прокуратура», согласованно действовавшей вплоть до Февральской революции в качестве «объединенного фронта» борьбы с политической оппозицией. Еще одним важным механизмом, порожденным законом 19 мая 1871 г., стал административный порядок решения дел о государственных преступлениях, который на протяжении последующих более чем 20 лет действовал параллельно с судебным, а в период 1894-1904 гг. практически вытеснил последний и стал главным «квазиправовым» итогом по политическим делам.
 Последующие революционные «акции», либо разочаровывающие режим результаты политических процессов их участников, а также разросшаяся оправдательная практика суда присяжных и недопустимое, с точки зрения Администрации, неуважительное по отношению к местным властям своеволие юристов и т.п. «новые явления», порожденные судебной реформой 1864 г., спровоцировали широкомасштабные изменения Судебных уставов. В первую очередь, они относились к организации функционирования политической юстиции.
Законы 1871, 1872, 1874 и 1878 годов, как и ряд других, проанализированные в диссертации, являлись, с одной стороны, свидетельством недовольства самодержавием процессуальными порядками, закрепленными в Судебных уставах 1864 г., во-вторых, реальным результатом поисков властями оптимальной модели политической юстиции.
Неудачная попытка централизации политической юстиции в начале 70-х годов XIX века (создание Особого присутствия Сената для суждения дел о государственных преступлениях) многому научила Администрацию. Возвращение в конце 70-х годов к децентрализованной политической юстиции, однако, не принесла ожидаемых результатов, а рост насильственной составляющей революционной борьбы спровоцировал привлечение военной юстиции к делу борьбы с ним.
В конце 70-х - начале 80-х гг. XIX в. самодержавие обратилось к проверенным средствам выработки рецептов в области совершенствования политической юстиции – бюрократическим комиссиям. Материалы их работы, полемика и выработанные проекты, изученные диссертантом, показывают, что и «контрреформированный» суд не оправдывает возлагаемых на него режимом надежд в качестве карательного средства борьбы с революционным движением (первая Комиссия под председательством сенатора В.О. Фриша, 1878 г.). Вторая комиссия В.О. Фриша (1881 г.) обнаружила обострившиеся разногласия между всесильным МВД и все еще сохранявшим остатки силы и авторитета министерством юстиции по вопросам преследования политических противников.
Особняком стоит Верховная распорядительная комиссия (1880 г.), сочетавшая в своей компетенции не только полномочия по выработке предложений, но и практические судебно-следственные полномочия. В ходе ее работы были предприняты попытки гармонизировать и скоординировать работу главных ведомств, ответственных за противостояние освободительному движению – МВД и Министерство юстиции, впрочем, они не оказались успешными.
Анализ масштабной работы Комиссии под руководством Н.В. Муравьева (1894-1899 гг.), проведенный в диссертации, показывает, что власть приняла твердое решение вернуть судебное ведомство в лоно «правительственного направления», обеспечить «государственный характер деятельности суда».
Почти полное отсутствие политических процессов в судах в период с 90-х годов XIX в. до начала ХХ в. стало свидетельством разочарования Администрацией результатами деятельности судов на политических процессах 70-х годов, ее недоверия к юристам-профессионалам, провоцировавших сомнения, в то время как нужно было, по мнению Администрации, действовать решительно и безоглядно. Несмотря на то, что итоги работы Комиссии Муравьева остались втуне, ключевой закон 7 июня 1904 г. о новом механизме (гражданской) политической юстиции – «детище» названного института.
Второй параграф «Военная юстиция против революционной России» посвящен характеристике политико-правовых особенностей вовлечения военных судов в борьбу с революционным движением во 2 половине XIX в. Дается анализ деятельности военной юстиции в отношении государственных преступлений на основании общего закона (Военно-судебный устав), «сепаратных» временных законов 1878-1879 гг., а также в условиях особых режимов на основании чрезвычайных законов (Положение об охране 1881 г., Правила о местностях, объявляемых на военном положении 1892 г.).
Военным судам в России были подсудны не только военные («естественная подсудность»), но и гражданские лица («исключительная подсудность»). Подсудность последних военному суду была давней юридической традицией России. Впрочем, это относилось к совершившим не политические, а общеуголовные преступления, но признаваемые властью особо вредными или опасными в данный исторический момент. Лишь крупные мятежи и восстания (как, например, в Польше в 1863 г.) «политизировали» военные суды. В дальнейшем ситуация с подсудностью гражданских лиц будет изменяться, как в сторону ее сокращения в относительно спокойное время, так и расширения в эпоху обострения политической ситуации в стране в связи с ростом и, особенно, радикализацией революционного движения.
Судебная реформа 1864 г. оказала влияние на реформу военного суда: «Основные положения преобразования военно-судебной части в России» (1865 г.) и Военно-судебный устав (1867 г.) сохранили не только «еще свежий» дух Судебных уставов, но и их «букву», закрепив общие либеральные начала уголовного судопроизводства. В значительной мере это связано с участием в процессе законопроектных работ либерального военного министра Д.А. Милютина, великого князя Константина Николаевича, твердой и последовательной позицией других либерально мыслящих чиновников (В.Д. Философов, П.Н. Глебов и др.).
Военно-окружные суды, которым передали в подсудность дела о государственных преступлениях военнослужащих, должны были их рассматривать на основе основополагающих принципов судебной реформы, включая независимость суда, отделение его от военной администрации, отмены теории формальных доказательств и введения свободной оценки судом доказательств. Пожалуй, «пострадал» лишь принцип несменяемости судей: на членов военно-окружных судов он изначально не распространялся.
В дальнейшем эти либеральные положения будут последовательно «вычищаться» из закона. Вместе с тем, «командный стиль» работы военных судов, при котором военные судьи были, как правило, «внимательны» к мнению воинского начальника вне суда и старшего по званию в стенах суда, сохранился, несмотря на первоначальные либеральные законодательные новеллы 60-х годов, что весьма импонировало авторитарному, по сути, режиму.
Резкое обострение революционного движения в конце 70-х годов, переход радикальных народнических организаций к индивидуальному террору как средству борьбы с режимом вызвали резкую реакцию властей, обратившихся к испытанному карательному средству – военным судам, в подсудность которых были переданы категории дел, связанных с насильственными действиями против государственных чиновников, совершенными по политическим мотивам. Причем, карательная направленность этих новелл (указы 9 августа 1878 г., 5 апреля 1879 г., 8 апреля 1879 г.) была очевидной – это были гражданские лица. Эти меры вызывали протест либеральных юристов (И.А. Фойницкий, А.И. Урусов, С.С. Анисимов, Н.Н. Полянский и др.).
Важно отметить, что предусмотренный чрезвычайными временными законами порядок передачи дел на рассмотрение военного суда резко расширял горизонты административного усмотрения, создавал широкие возможности произвольного решения важнейших процедурных вопросов (напр., о самой передаче дела в военный суд, о кассационном обжаловании приговора и др.). Ключевым юридическим свойством военной юстиции, приданном ей в сфере преследования политической оппозиции, были ее материально- и процессуально-правовая обязанности «судить по законам военного времени». Нередко это предопределяло исход дела уже при его передаче в военный суд. Академическая дискуссия принадлежавших к лагерю либеральных юристов сторонников «процессуального» подхода (В.Д. Кузьмин-Караваев, В.М. Владимиров, В.М. Гессен) и «материально-правового» подхода (И.А. Малиновский, Н.Н. Полянский и др.) к определению юридического значения клаузулы «судить по законам военного времени», нимало не повлияла на карательный уклон военных судов.
Милитаризация политической юстиции, начавшаяся в 1878 г., усилилась после убийства Александра II в 1881 г. и стала до самого момента крушения самодержавия в феврале 1917 г. приметой его карательной политики. Привлекательность для самодержавия именно военной юстиции состояла в строгости и быстроте репрессии военных судов, ограничении процессуальных прав обвиняемых, отсутствие контроля общества (закрытые, как правило, двери суда) давали ему уверенность в жестком ответе, радикальной оппозиции, представители которой (гражданские лица) составили основной костяк обвиняемых в военных судах в 70-90 гг. XIX в. Именно в этот период власти предпочитают гражданской юстиции военную как более «надежную».
Деятельность военной юстиции по борьбе с революционным движением, начиная с 1881 г. проходила на фоне действия режима исключительного положения, который являлся формальным условием для введения военной подсудности для гражданских лиц. Этот режим, который И. Бентам называл «страшным пожертвованием безопасностью безопасности», являлся нормальным режимом управления на большей части населенной территории России на протяжении около 40 лет. В работе проанализированы правила «чрезвычайной подсудности» и процессуальные особенности рассмотрения дел в военных судах в местностях, находившихся на «исключительном положении».
В несколько меньших масштабах для введения военной подсудности гражданских лиц, участников революционного движения, использовалось военное положение. Но в отличие от «охранного положения», введение которого в той или иной местности имело хоть какую-то легальную основу, объявление - при обострении революционной борьбы - на военном положении местностей, не входивших в театр военных действий, было абсолютным юридическим нонсенсом.
В начале ХХ в. накопленный опыт политических процессов в военных судах в конце 70-х - 90-е годы будет использован во много раз более активно для «ликвидации» революции 1905-1907 гг.
Третья глава «Изменение в уголовно-процессуальной политике в начале ХХ в.» посвящена анализу изменений в судоустройстве и судопроизводстве (в гражданских и военных судах) по делам о государственных преступлениях в 1900-е годы.
В первом параграфе «Гражданская юстиция и революция» рассмотрены новые судоустройственные и процессуальные основы расследования и разрешения политических дел, созданные в первое десятилетие ХХ в.
После временного «затишья» 90-х годов XIX в., в связи с нарастанием освободительного движения в начале ХХ в., самодержавие возвращается к идее использования политической юстиции, наряду с всегда безотказными административно-полицейскими и военными средствами подавления. Судебная репрессия обладала, по сути, двумя преимуществами: она могла быть строгой, и в то же время обладавшей налетом легальности, что вызывало большее доверие как населения страны, так западных стран, в которых политические преступления в этот период вообще становятся диковинкой.
Однако власти, решив отказаться от прежних форм административного разрешения политических дел, не хотели возвращаться к прежним формам судопроизводства по делам о государственных преступлениях. Более того, старое Уложение о наказаниях уголовных и исправительных также не соответствовало реалиям. Новые формы политической борьбы начала ХХ в. не укладывались в прокрустово ложе негибких норм Уложения. В первой половине XIX в., когда оно рождалось, российское общество не было знакомо с политическими демонстрациями, агитацией в печати, а политические «партии» никак не походили на организации карбонариев и тайные общества, преследуемые старым уголовным законом. С утверждением 22 марта 1903 г. нового Уголовного уложения отпала первая препона для совершенствования «политической юстиции».
Затем появился закон 7 июня 1904 г., устранивший, по мнению властей, недостатки прежнего судопроизводства по государственным преступлениям и создавший новые формы политической (гражданской) юстиции. Источниками названного закона явились, в первую очередь, предложения и проекты двух «комиссий Фриша» и Комиссии Муравьева, так и не ставшие законами в свое время. Он носил комплексный характер, включая нормы посвященные судоустройству, судопроизводству и уголовному праву.
Созданная система представляла, по сути, своеобразный симбиоз Судебных уставов и закона 7 июня 1872 г.: дела о государственных преступлениях должны были рассматривать: судебные палаты (с участием или без участия сословных представителей), Особое присутствие Правительствующего сената с участием сословных представителей (ad hoc, по указу царя) и в исключительных случаях Верховный уголовный суд (ad hoc, по указу царя). Этот закон сохранял значительно меньшие процессуальные гарантии для обвиняемых в государственных преступлениях, чем это было предусмотрено в Уставах 1864 г. Под ударом оказался важнейший принцип уголовного судопроизводства гласность.
Переводя преследования за государственные преступления вновь в судебную сферу, Администрация сохранила значительные возможности, рычаги влияния. Во-первых, был лишь изменен (но не отменен!) административный порядок разрешения (прекращения) политических дел с привлечением обвиняемых к административным формам воздействия (через губернское совещание). Во-вторых, материалы жандармского дознания были уравнены с актами предварительного следствия, т.е. жандармы теперь полностью были наделены полномочиями следственной власти, что, несомненно, противоречило принципу отделения судебной власти от административной.
С введением нового порядка расследования и разрешения дел о государственных преступлениях были введены в действие статьи Уголовного уложения, устанавливавшие ответственность за государственные преступления.
Итак, в первое четырехлетие нового века, казалось, вся система политической юстиции была подготовлена к работе в новых условиях: определена система институтов, осуществлявших дознание, расследование и суждение политических дел, установлены их процессуальные основы, создана новая уголовно-правовая система, учитывающая новые реалии революционного движения, все «наработанные» во второй половине-конце XIX в. формы и методы политической борьбы от демонстраций до террористических актов.
Однако уже с началом революции стало очевидным, что система не вполне готова и ее недостатки обнаруживаются один за другим, по мере нарастания волны революционного движения. В связи с этим, власти в течение 1905 и 1906 гг. пытались в спешке модернизировать политическую юстицию, принимая один за другим уголовно-правовые и уголовно-процессуальные акты, а также акты, касавшиеся судоустройства (законы 16 июня 1905 г., 7 января 1906 г., 18 марта 1906 г. и др.). Их суть заключалась в сужении процессуальных прав обвиняемых, упрощении «формальностей» и ускорении судебных процедур.
Однако, как показали события этого периода, вслед за усилением репрессивной составляющей политики власти нарастало революционное движение и традиционно подстраивающаяся под него насильственная уголовная преступность. Обращение к крайней форме судебного преследования, не просто граничившего, но означавшего, по сути, произвол - введение в августе 1906 г. военно-полевой юстиции - стало свидетельством неэффективности «обычных» институтов политической юстиции, модернизированных в начале века.
Отметим также инициативу по реформированию политической юстиции весьма консервативного министра юстиции И.Г. Щегловитова. Хотя предложенный им Совету министров в феврале 1907 г. проект нового порядка производства по делам о государственных преступлениях (среди них - даже замена сословных представителей на присяжных заседателей, впрочем, особого состава) не получил поддержку, содержавшаяся в его записке системная критика существовавшей в России модели политической юстиции представляет особый интерес.
После подавления революции и скачка насильственной уголовной преступности в 1907 г. власти больше не обращаются к вопросу о реформации политической юстиции в стране. С одной стороны (и это главное!), это показывает, что она продолжала работать относительно эффективно и после 1907 г., с другой, что сам накал революционного движения резко упал, и, соответственно, количество политических процессов пошло на убыль.
Другим обстоятельством, по мнению диссертанта, было то, что возникли некоторые затруднения в дальнейших законодательных шагах: теперь власть должна была получать санкцию на законопроект от Государственной думы. Как показал опыт, это далеко не всегда удавалось (особенно в I и II Государственных думах). Несмотря на значительно более консервативный состав III Государственной думы, власть, тем не менее, всегда стояла перед неприятной необходимостью услышать негативные оценки предпринимаемых законодательных шагов со стороны оппозиции.
В процессуальной отношении курс оставался прежним – обеспечить возможно быструю репрессию по политическим делам, права обвиняемых на процессу по возможности стеснить, сами процессы лучше проводить в закрытом режиме, с одной стороны, лишавшем подсудимых «трибуны» и возможности пропагандировать свои идеи, а, с другой, создававшем больше возможностей для не вполне законных манипуляций и злоупотреблений суда. Юридический романтизм 60-х годов XIX в. ушел в прошлое, ему на смену пришел политический прагматизм.
Во втором параграфе «Изменения в судопроизводстве по политическим делам в военных судах» рассмотрены метаморфозы в производстве политических дел в «обычных» военных судах (военно-окружные и временные военные суды) в начале ХХ в.
Достаточно интенсивное с конца 70-х до начала 90-х годов и спорадическое в конце XIX века использование самодержавием военной юстиции в борьбе с политической оппозицией сменилось систематической милитаризацией политической юстиции с начала ХХ века. Условием для этого было объявление на всех территориях, обладавших «иммунодефицитом» к революционной «заразе», режима «исключительного положения».
После относительного «затишья» в 90-е годы XIX в., когда военные суды лишь эпизодически (по нескольку в год) рассматривали дела о политических преступлениях, они встретили, как и положено военным, «во всеоружии» нарастание революционного движения с начала «нулевых» годов. Их деятельность достигла пика в годы Первой русской революции 1905-1907 гг. и последующих нескольких лет «замирения» страны (традиционно называемых «периодом реакции»).
Военная юстиция, по сравнению с общегражданской, обладала для власть предержащих рядом неоценимых преимуществ отмеченных выше. Но даже этих преимуществ общей военной юстиции (военно-окружных судов и временных военных судов) самодержавию показалось недостаточным в связи с резким всплеском насильственной преступности в 1905-1906 г. Оно прибегло к самому радикальному по своей жестокости и простоте процедур средству борьбы – военно-полевым судам.
С апреля 1907 г., расставшись не без сожаления с этим военно-полевым инструментом, власти предприняли шаги по максимальному ускорению и упрощению процедур рассмотрения политических дел в общих военных судах по закону 27 июня 1907 г., которые стали мало отличаться от «суммарных» процедур военно-полевых судов, с той лишь разницей, что они осуществлялись военными юристами, а не строевыми офицерами. В диссертации дан анализ содержания новелл в военном судопроизводстве по политическим делам, закрепленным в данном законе (сокращение до минимума сроков прохождения дела, право суда оглашать показания не явившихся в суд свидетелей, как правило, агентов политической полиции и др.).
Сущность всех этих чрезвычайных мер правительства, проанализированных в диссертации, свелась в итоге к господству усмотрения местных властей, военных, полицейских и отчасти гражданских, действительные пределы и мера которого зависела лишь от личных качеств конкретного чиновника, а не от закона. Но произвол и усмотрение власти, в свою очередь, становились источником не только бедствий, но и народных беспорядков, во всяком случае, формировало стойкое недоверие народа к государственным институтам, в целом, и к суду, в частности.
В третьем параграфе «Военно-полевая «юстиция» 1906-1907 гг.» представлен материал, характеризующий процесс организационного оформления самого одиозного «квазисудебного» института – военно-полевого суда, правовые и «внеправовые» основы его деятельности и результаты функционирования военно-полевой юстиции.
Теоретическим обоснованием использования самодержавием чрезвычайных карательных средств в эпоху революции стала выдвинутая П.А. Столыпиным идея о том, что «Российское государство находится в состоянии необходимой обороны». Современники из либерального лагеря (В.М. Гессен, Н.Н. Полянский и др.) резко выступили против использования подобного рода обоснования репрессий, назвав идею Столыпина «отвратительной теорией». В диссертации приводятся новые критические аргументы в отношении этой правительственной доктрины.
Вводя в августе 1906 г. военно-полевую юстицию, П.А. Столыпин весьма рисковал: негативная реакция большей части общества, особенно либеральной интеллигенции, была предсказуема. Все так и случилось; исключение составили лишь правые, поддержавшие идею правительства. Впрочем, диссертант уверен, что премьер действовал решительно, исходя не из соображений политической конъюнктуры, а искренне переживая за ситуацию в стране, которая, по его оценке, была критической. Отсюда и выдвинутая премьером идея представить государство в состоянии необходимой обороны, легитимирующем любые формы ответного насилия. Отсюда и едва ли не первое в истории пространное объяснение народу причин, подвигших правительство на этот крайний шаг, сделанное в официальном правительственном сообщении.
В диссертации проведен анализ Положения о военно-полевом суде (19 августа 1906 г.), а также на основе архивных документов восстановлены детали подсудности, судопроизводства в этих судах, не урегулированные законом. Военные начальники, по сути, произвольно своими актами заполнили лакуны весьма лапидарных положений о военно-полевом суде.
На взгляд диссертанта, следует пересмотреть ставший историографической традицией с советских времен взгляд на военно-полевые суды как на орудие царизма, «заточенное» на революцию. Как показал проведенный в работе анализ результатов деятельности военно-полевых судов, их карательные возможности были востребованы и фактически реализованы преимущественно в отношении лиц, совершивших насильственные преступления без всякого политического мотива.
Другой вопрос, оправдал ли себя этот риск премьера. Ответ на этот вопрос, несомненно, носит оценочный характер. Само правительство заявило еще в то время, когда деятельность военно-полевых судов была в разгаре, что они выполнили свою миссию, насильственная преступность пошла на спад, и оно само приняло решение о сокращении их действия. Иными словами, риск, якобы, себя оправдал. Это заявление, на наш взгляд, не выдерживает критики. Активная карательная практика «обычной» военной юстиции (военно-окружных судов) в отношении насильственных политических преступлений в последующие годы показывает, что проблема оставалась. Лишь к 1910 г. насильственная преступность резко пошла на спад. Даже если признать, что использование чрезвычайных форм борьбы с насильственными преступлениями, совершаемыми и с политическими, и с общеуголовными мотивами, была в данный исторический отрезок эффективной, оно имело лишь временный успех, по сути, загнав «революционную» болезнь внутрь, но не устранив ее причин.
Не следует также упускать из виду, что использование властью далеких от юридических начал и принципов и не освещенных светом права средств наносило серьезный удар по правосознанию и культивировало у населения убеждение во вседозволенности. В конце концов, этот «конец палки» ударил по самим ее создателям.
Глава четвертая «Уголовно-правовая политика самодержавия (2 пол. XIX – нач. ХХ в.)» посвящена анализу содержательной стороны этого юридического феномена в рассматриваемый период. Основное внимание в этой части диссертации сосредоточено на анализе процесса историко-правовой трансформации содержания, раскрытии механизма возникновения и выявлении тенденций эволюции уголовного закона, устанавливавшего кары за политические и, прежде всего, государственные преступления в этот период. Наряду с анализом законодательства, в диссертации содержится характеристика подзаконных источников права, действовавших в сфере политической юстиции, а также в качестве научной гипотезы выдвигается конструкция «квазиправа» («общего права» политической юстиции).
Уголовно-правовое обеспечение политической юстиции, рассмотренное в первом параграфе «Законы», все время запаздывало, уступая темпам развития революционного движения, совершенствования средств борьбы революционеров с правящим режимом.
Поколение революционеров-разночинцев, народников судилось на основании очень негибкого и жесткого Уложения о наказаниях 1845 г., весьма устаревшего, несмотря на новые редакции (1857, 1866, 1885 гг.), внесшие символические изменения в раздел о государственных преступлениях. Уже в 70-е годы XIX в. суды испытывали иногда затруднения с квалификацией политических преступлений, вследствие несоответствия уголовного закона реалиям революционного движения (напр., скандально известный «юридический тупик», в который попал суд, квалифицируя действия участников демонстрации у Казанского собора в Петербурге в 1876 г.). В диссертации проведен анализ статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, устанавливавших ответственность за государственные преступления.
Разработка нового Уголовного уложения не случайно шла параллельно с подготовкой масштабной реформы суда (Комиссия Муравьева). Правительство одновременно дало жизнь и новым карательным государственным институтам, и уголовно-правовым институтам, имевшим отношение к борьбе с государственными преступлениями (закон 7 июня 1904 г.): создание нового механизма расследования и суждения политических дел и одновременное введение в действие соответствующих глав Уголовного уложения. В диссертации проведен анализ статей Уголовного уложения, устанавливавших ответственность за государственные преступления, показано, что произошла некоторая либерализация, снижение планки уголовной кары за государственные преступления, по сравнению даже с уголовным законодательством второй половины XIX в., не говоря уже о более ранних периодах.
Следует отметить и более совершенную юридическую технику закрепления составов государственных преступлений, по сравнению с ранее действовавшими актами, четкую систематизацию составов (выделение таких институтов, как «бунт», «смута», «политическое преступное сообщество»). Вместе с тем, модернизированное уголовное законодательство по-прежнему, как и в стародавние времена, не только поощряло доносительство о государственных преступлениях, но и устанавливало уголовную кару за «неизвещение о готовящемся бунте» что, несомненно, характеризовало Россию как полицейское государство.
Даже только что введенные в действие главы о государственных преступлениях нового Уголовного уложения обнаружили в скором времени, в разгар Первой русской революции, свое отставание от реалий революционной борьбы, в связи с чем в законодательной спешке были приняты «боевые» сиюминутные законы, направленные на борьбу с забастовками и аграрными бунтами, пропагандой по предметному (против кредитов и госучреждений), субъектному (в войсках) признакам, по используемым средствам (слухи, печать).
В диссертации проведен анализ восьми важнейших актов рефлексии правительства на растущее освободительное движение в период революции от Временных правил о забастовках 2 декабря 1905 г. до Положения Совета министров «Об установлении уголовной ответственности за восхваление преступных деяний в речи или в печати» 24 декабря 1906 г.
Впрочем, следует заметить, что Уголовное уложение (в части, касающейся государственных преступлений) очень быстро морально устарело и в силу другого обстоятельства: появление как бы конституционного строя после 17 октября 1905 г. - 26 апреля 1906 г.; т.е. самодержавие позиционировало себя как квазиправовое государство, но оставалось, по сути, полицейским.
Второй параграф «Подзаконные акты» посвящен анализу «вторичных» источников права – судебной практики высших судов и инструкций министерств.
Прежде всего, в диссертации проведен анализ дискуссии о значении судебной практики как источника права в двух основных конкурирующих правовых доктринах рубежа XIX-начала ХХ в. – позитивистской (К.П. Победоносцев, Е.В. Васьковский, И.А. Покровский, Г.Ф. Шершеневич, Н.С. Таганцев и др.) и социологической (С.А. Муромцев, Ю.С. Гамбаров, П.И. Люблинский). Если первая категорически отрицала за судебной практикой статус источника права, вторая, выдвинув теорию «свободного нахождения права», обосновывала значение судебной практики в качестве вспомогательного источника, заполнявшего пробелы, восполнявшего недостаток позитивных норм.
Также в работе дана оценка утвердившемуся с XVIII в. принципу буквального исполнения закона и недопустимости его толкования, а также его модификации после судебной реформы 1864 г. Несмотря на то, что только закон в строгом смысле слова считался источником права, а судебный прецедент таковым (формально) не признавался, автор отмечает особую роль Сената (в лице уголовно-кассационного департамента) и Главного военного суда именно в делах о государственных преступлениях, в формировании «особого общего права». Высшие суды империи, прежде всего Сенат, по сути, партизанскими средствами утверждали нормативное значение своих заключений. Хотя диссертант не разделяет выводы современных отечественных (напр., А.В. Калиниченко) и зарубежных (Р. Уортман и Тахакаси Кадзухико) ученых об очевидном значении сенатской практики в качестве источника права (судебный прецедент). В диссертации проанализированы многочисленные, по сути, нормативные толкования законов о государственных преступлениях.
Свой вклад в копилку обеспечения нормативной базы политической юстиции внесли Министерство юстиции и Военное министерство в лице Главного военно-судного управления, издававшие многочисленные циркуляры и инструкции. В них отражались те же задачи, которые имелись в виду при законодательных предположениях, прежде всего, министерства юстиции (оно высказывалось по всем законопроектам о государственных преступлениях – и, соответственно, направляло инструкции по этим же вопросам). Таким образом, устанавливалась взаимосвязь «законопроект – закон – правоприменительная практика». Эти виды актов достаточно успешно выполняли свою «вспомогательную» роль в качестве удобного средства «мягкой» корректировки функционирования механизма политической юстиции. В диссертации дана классификация и проанализировано содержание многочисленных циркуляров и инструкций, относящихся к судопроизводству по делам о политических преступлениях. Автор разделяет позицию отечественных ученых (Н.Н. Ефремова, И.В. Михеева) о серьезном значении этого вида нормотворчества.
Вместе с тем, диссертант отдает отчет в своеобразии «юридического поля», на котором разворачивалась драма функционирования политической юстиции в России. Важнейшим свойством политической юстиции в авторитарных государствах, к числу которых можно причислить и Российскую империю изучаемого периода, является активное использование властью не только легальных, но и неправовых средств воздействия на суд, а также особое значение судебной практики именно по делам о государственных преступлениях, как для самой судебной системы, так и для политических противников, на которых направлено острие политической юстиции. В связи с этим, диссертант предпринимает попытку в третьем параграфе сконструировать и дать ключевые характеристики такому юридическому феномену («квазиправо», «право-невидимка», по выражению С.С. Алексеева), как «общее право» политической юстиции.
Глава пятая «Институты политической юстиции» состоит из двух частей: в первой повествуется о системе формальных институтов, составляющих «тело» политической юстиции, вторая посвящена «институтам противостояния» политической юстиции.
Систематизация институтов политической юстиции в части I приурочена в диссертации к стадиям уголовного процесса и соответствующим функциям государственных институтов:
Предварительное расследование (комиссионное расследование, жандармское дознание, предварительное следствие).
Суд (общие (гражданские) суды, военная юстиция, особые суды; обращено внимание на «представителей общества» в политических судах).
Кассация (уголовно-кассационный департамент Сената, Главный военный суд).
Надзор (прокурорский надзор, ведомственный и вневедомственный надзор).
В 1864 г. царизм «выпустил джина из бутылки», учредив независимую судебную власть, которую обслуживал корпус образованных юристов-профессионалов. Однако это трудно сочеталось с самодержавными привычками, устоями авторитарного правления.
Новая судебная система, принципы ее построения и функционирования привели к трещине в российских государственных институтах, которая могла расщепить единое государственное устройство, противопоставить судебное ведомство исполнительной власти, находившейся в руках монарха.
Противоречия внутри государственного аппарата в пореформенный период возникали по всей вертикали власти: судебное ведомство и административные власти, и по горизонтали:

• следователи – полиция;
• прокуратура – жандармерия (первоначально);
• суд - губернские власти;
• Министерство юстиции – МВД (до начала ХХ в.).

Они стали, по сути, выражением более глубокого и длившегося все пореформенные десятилетия противостоянии новой либеральной и консервативной бюрократии.
Р. Уортман предложил даже радикальную квалификацию положения пореформенного суда. Он писал: «Суды заняли на поле битвы промежуточное положение (выделено мной – К.К.) между властью (которая не хотела допускать народ к участию в управлении) и оппозицией с ее единственным орудием – революцией. В этом смысле суды стали определенной помехой для автократии и средством для революционеров».
По мнению диссертанта, это положение нуждается в некоторой корректировке: вряд ли суд позиционировал себя как нечто отдельное от государства, власти. Их (судей) понимание независимости все же не ставило их даже субъективно в положение некоего арбитра, – они выполняли свою обязанность – судили и осуждали представителей оппозиции как нарушителей закона, который тогда действовал, т.е. смотрели на политическую оппозицию не «сбоку», а «свысока», но все же, и это важно, с точки зрения закона.
Одним из важнейших последствий судебной реформы было появление нового типа образованного, уважаемого и чистоплотного судьи-дворянина, который старался, оставаясь беспристрастным, следовать закону и справедливости в своих решениях. Она дала, по словам А.Ф. Кони, «судью-человека, а не равнодушную машину для скрепы подготовленных канцелярией решений». Юристы-профессионалы претендовали на роль экспертов права, действуя в своей сфере самостоятельно, независимо, не оглядываясь на администрацию.
Этот гордый статус судей отразился на результатах первых политических процессов, что породило в ответ курс правительства на бюрократизацию суда, для чего были использованы разнообразные средства и, прежде всего, кадровая политика. Полагаем, в начале ХХ в. власти уже имели в своих руках корпус судей, в целом готовых оказывать ей «карательные услуги», предпочитавших верности права политическую лояльность.
Военный суд был вовлечен в механизм политической юстиции значительно позже гражданского (с начала 1880-х годов). Жесткие материально- и процессуально-правовые рамки направляли его суровую карательную силу, сокращая, в отличие от общих судов, диспозитивность его решений.
Уголовно-кассационный департамент Сената, являвшийся в профессиональном отношении юридической элитой, судебной аристократией в 60-70-е годы XIX в., в целом демонстрировал, тем не менее, политическую лояльность. А к концу XIX-началу ХХ в. он полностью подпал в политических делах под влияние министерства юстиции, по необходимости удовлетворяя кассационные протесты прокуратуры и отменяя слишком мягкие приговоры, с одной стороны, и отклоняя кассационные жалобы осужденных и их адвокатов, с другой.
Исключение из «либерального образа» суда и судьи первых пореформенных десятилетий составляли и специальные суды – ОППС и Верховный уголовный суд. Состав первого, пройдя «двойной отбор» демонстрировал ожидаемую от него властью карательную жесткость, как в 70-80 годы XIX в., так и в первое десятилетие XX в., второй и вовсе был элитарным судом, включавшим высших чиновников, впрочем нетипичным и мало востребованным, ибо провел только два политических процесса.
Прокуратура стала в определенном смысле противовесом независимому суду; после некоторого «недопонимания» жандармского ведомства в первые пореформенные годы, образовала вкупе с ним своеобразную «ось» борьбы с революционным движением, слаженно работая на местах при расследовании государственных преступлений и поставляя кадры для руководства политической полиции.
Благодаря закону 19 мая 1871 г., а затем закону 7 июня 1904 г. жандармское ведомство сохранило контроль над ходом процесса, в его руках оказалась ключевая стадия – предварительное расследование политических дел. Судебные следователи были востребованы для этого лишь в начале ХХ в., да и то в субсидиарном порядке. Именно метаморфозы, происшедшие на этой стадии процесса, свидетельствуют о нарастающем кризисе карательной системы: если в 60-е годы три «следственных» генерала допрашивали длинноволосого студента, то в начале ХХ в. судебный следователь, размышляя о карьерной росте, по указке начальства «придумывал» или подчищал показания участников политического процесса. Жандармы же делали это и без указки, «по долгу службы».
Следует отметить особое значение ведомственных надзорных органов Министерства юстиции и Военного министерства, ставших, по сути, влиятельным посредником между судебными инстанциями, рассматривавшими дела о государственных преступлениях, и руководителями ведомства, представлявших последним информацию о состоянии политической юстиции в стране, готовивших в подлежащих случаях все проекты решений о правовой судьбе (направлении) политических дел в административном или судебном порядке.
Часть II главы 5 «Институты противостояния» посвящена анализу организации и деятельности тех немногих институтов, которые несколько умеряли пыл органов, входивших в систему политической юстиции.
Отдельной страницей в своеобразном надзоре за политической юстицией явилась деятельность Государственной думы, достаточно шумная, сколь и мало эффективная, но все же приносившая плоды хотя бы в виде публичного осуждения деятельности институтов политической юстиции.
В отличие от работников судебно-прокурорских и следственных органов, у которых отчетливо наблюдается два разных по уровню образованности, этосу и нравственным принципам поколения, адвокатура продемонстрировала единство правовой истории: следует признать здесь преемственность поколений, при определенных различиях подходов в политической защите (профессиональная в XIX в., защита самого дела революционеров в начале XX в.). В диссертации проанализирована организация и деятельность защиты на политических процессах в рассматриваемый период.
Глава шестая «Правоприменительная практика как элемент уголовной политики» посвящена непосредственно политическим процессам изучаемого периода (правоприменительной деятельности гражданских и военных, общих и специальных судов, являющейся одним из важных элементов уголовно-процессуальной политики самодержавия в отношении политической преступности), а также анализу их статистики. Последнее позволило выделить ряд качественных характеристик, как системы политической юстиции, так и политической преступности, против которой она боролась. Обращение в диссертации к характеристике политических процессов дополняет формально-правовые параметры политической юстиции, рассмотренные в предыдущих главах.
В первом параграфе «Политическая юстиция в действии (2 половина XIX – начало ХХ в.)» рассмотрены основные категории либо наиболее яркие примеры политических процессов второй половины XIX –начала ХХ века.
Политические процессы – грандиозный массив юридического и исторического опыта, а также правовой и политической культуры России 2 половины XIX- начала ХХ в. – это «выхваченные из жизни картины великой русской драмы…».[9] Очевидно, что каждая из противоборствующих сторон решала на процессах свои задачи. Революционеры, наряду с «утилитарной» задачей - уйти от ответственности (тут им помогали адвокаты), использовали их, поскольку сохранялась гласность процессов, для пропаганды своей программы. Оба поколения революционеров – народники в XIX в. и представители революционных партий в начале ХХ в. иногда открыто бойкотировали суд в качестве демонстрации перед обществом его несправедливости. Милитаризация политической юстиции, ограничение гласности процессов лишило подсудимых «трибуны», и, в свою очередь, предопределило первенство задачи ухода от ответственности.
Власть также старалась решить посредством политических процессов ряд задач. Наряду с основной (утилитарной) задачей – осудить представителей оппозиции, а также напугать остающихся на свободе и предостеречь их от противогосударственной деятельности – власть ставила задачу опорочить революционеров в глазах общества (яркие примеры - процессы С. Нечаева, В. Засулич), политически и морально дискредитировать крамолу (дела пропагандистов). Следует констатировать, что суд оказался не лучшим средством для решения последней задачи.
Политические процессы могут считаться полигоном, где институты политической юстиции испытывались на «работоспособность», а кадры следователей, прокуроров, судей, - не на верность праву, а на политическую лояльность, подчас «сдавая экзамен по билету», где было написано «смертная казнь» (прежде всего, военные судьи).
Независимо от того, что противоборствующие стороны ставили диаметрально противоположные цели в отношении политической юстиции, они были едины в стремлении к политизации суда, причем, каждая по-своему.
Процессы показывают арсенал средств, использованных властями для получения нужного приговора (от уговоров председателя суда до почти открытого давления, от фальсификаций доказательств до пыток). Если в XIX в. мы еще не наблюдаем массовых фальсификаций и нарушений процессуальных прав обвиняемых на стадии предварительного расследования, то в ХХ в. это становится обыденностью. То же можно сказать о судебном разбирательстве: суды (и гражданские, и военные) в начале ХХ в. продемонстрировали более откровенное пренебрежение законом и систематическое нарушение прав подсудимых, чем это имело место во второй половине XIX в. Это стало возможно при снисходительном отношении Министерства юстиции, действовавшего с начала ХХ в. «на коротком поводке» МВД, в то время как во второй половине XIX в. наблюдалось известное противостояние этих двух главных государственных институтов.
Следует отметить и чрезвычайное многообразие политических процессов с начала ХХ в., являвшееся отражением расширения форм и методов политической борьбы с самодержавием (в диссертации представлены основные разновидности политических процессов: о демонстрациях, погромах, вооруженных восстаниях, террористических актах, «думские процессы», «советские процессы», процессы союзов, «адвокатские процессы», «национальные процессы», а также совершенно уникальное дело А.А. Лопухина).
Во втором параграфе «Статистика судебно-политических репрессий» на основе анализа статистических данных критически оцениваются результаты функционирования системы политической юстиции, вскрываются причины ее относительной эффективности. Даже выраженные в «сухих» цифрах судебной статистики, они интересны в двух отношения: характеризуют карательную роль суда (количество и качество (суровость) репрессии) и дают коллективный портрет политического преступника.
Исследования, посвященные анализу статистики политической преступности были опубликованы лишь в начале ХХ в. (работы Е.Н. Тарновского, А.Б. Вентина, Я. Бермана М.Н. Гернета, Д. Жбанкова, О.О. Грузенберга). Интерес исследователей к этой «бухгалтерии репрессий» подстегнул стремительно возросший уровень числа государственных преступлений в годы революции 1905 г. и спровоцированный им всплеск числа политических дел, и, соответственно, числа обвиняемых и, разумеется, осужденных в гражданских и военных судах.
В советский период, уже в 20-е годы, когда началась как бы научная разработка истории освободительного движения в России, исследователи увидели свою задачу в том, чтобы показать в самых мрачных тонах карательный аппарат царизма. Средствами выполнения этой задачи были обвинения в адрес официальной статистики царской России в занижении цифры репрессии, и, соответственно, нередкое завышение названных цифр в своих исследованиях (работы Ек. Никитиной, А.М. Зайончковского, Ф. Кона и Г. Филатьева). В дальнейшем исследователи (Н.Н. Полянский, С.С. Остроумов, Н.Т. Медведь, В.И. Карпеев и др.) неоднократно обращались к анализу судебной статистики политической преступности в царской России, обычно ссылаясь на цифры, приведенные предшественниками, что приводило к не вполне корректному описанию размаха судебных политических репрессий (мы назвали это явление «статистическая эстафета»).
Обратившись к первоисточнику – официальной судебной статистике Министерства юстиции («Всеподданнейшие отчеты», «Сборник статистических сведений», «Свод статистических сведений по делам уголовным», изученным за период 1866-1913 гг.) и Военного министерства («Всеподданнейшие отчеты», «Всеподданнейшие доклады» за тот же период), диссертант предпринял попытку определить размах судебных репрессий против политических противников царизма в изучаемый период, суммировав данные о числе осужденных за государственные преступления во всех видах гражданских и военных, общих и чрезвычайных судов за 1866-1914 г.
Несмотря на то, что полученная итоговая цифра примерно 40600 осужденных не является точной (по некоторым категориям судов – например, военно-окружным и военно-полевым невозможно точно отграничить простые насильственные преступления от политических, и мы вводили понижающий коэффициент) и полной (сюда не включены осужденные участники военных бунтов, так как статистика не позволяет отграничить бунты, произведенные по политическим причинам и вследствие недовольства условиями службы, также не включаются осужденные участники забастовок, аграрных бунтов, так как такие дела формально не относятся к политическим, не содержат обвинения в государственном преступлении, а в статистической отчетности проходили в разделе преступления против порядка управления), она все же дает общее представление о масштабах функционирования политической юстиции в рассматриваемый период. Сделан важный вывод о том, что примерно 3\4 лиц, привлеченных за государственные преступления, осуждены военными судами.
Особенно рельефно эта цифра характеризует режим в России в сравнении с судебными преследованиями за государственные преступления в странах Запада в данный период (в среднем 1 дело в год в Англии и Франции).
Судебная статистика позволяет также оценить карательный уровень репрессии политических противников царизма. В диссертации дается анализ мер наказания, примененных судами в отношении государственных преступников в изучаемый период, проведено сравнение уровня суровости судов во второй половине XIX и начале ХХ в., а также количества оправдательных приговоров.
Отдельно рассмотрен вопрос о применении смертной казни к политическим преступникам в России в рассматриваемый период. Полученная цифра примерно 2000 смертных приговоров, несмотря на свою неполноту и относительную точность (историки неоднократно отмечали, что точную цифру установить невозможно, вследствие отсутствия полных источников), с одной стороны, ставит под сомнение хрестоматийную фразу о «неисчислимых жертвах царизма», а с другой, в сравнении с «западными аналогами», выглядит просто чудовищной. К примеру, за 1908 г. в 13 крупнейших европейских странах к смертной казни было приговорено 223 человека (казнено 32); за тот же год в России состоялось 1959 смертных приговоров (казнено 1340 человек).
Ради объективности, диссертант представил сравнительную таблицу пострадавших от террористических актов и от смертной казни в начале ХХ в. Легко убедиться, что цифры сопоставимы. Автор убежден, что «кровавая травматическая эпидемия» (так публицисты того периода называли разгул террора и размах ответной карательной реакции властей), охватившая Россию в начале ХХ в., стала показателем тяжелой болезни, поразившей и государство, и общество. Кризис правосознания стал приметой времени, и его разрешение вылилось в еще более кровавую революцию 1917 г. и гражданскую войну.
В третьем параграфе «Портрет политического преступника 2 половины XIX-начала XX в.» результаты работы системы политической юстиции, выраженные в судебной статистике, были использованы для восстановления обобщенного портрета политического преступника и характеристики политической преступности как политико-правового явления изучаемого периода.
В диссертации был проанализирован вклад российских ученых, как правило, принадлежавших к социологической школе, в криминологию политической преступности в России (Е.Н. Тарновский, М.Н. Гернет, Я. Берман, М.В. Духовский, И.Я. Фойницкий, Х.М. Чарыхов и др.), показаны основные достижения советской (С.С. Остроумов и др.) и постсоветской науки (П.А. Кабанов, В.В. Лунеев, А.Ф. Кулаков и др.) в изучении политической преступности в дореволюционной России.
Состав подсудимых на политических процессах, проанализированный в диссертации по ряду показателей на протяжении почти столетия, позволяет констатировать «демократизацию», расширение социальной базы силы противодействия самодержавному режиму, не только количественный рост, но и вовлечение в борьбу «низовых сословий», и, наоборот, явное охлаждение к революционной практике первого сословия.
Очевидно, что при таких количественных и качественных изменениях политической преступности (причем, судебная статистика государственной преступности не учитывала масштабные цифры политических преступников, наказанных в административном порядке, а также еще более многочисленный отряд участников массовых выступлений – забастовок, стачек, митингов, крестьянских бунтов и т.п.) не подлежит сомнению вывод о том, что общество вступило в непримиримый конфликт с самодержавной системой.
 Этот конфликт мог разрешиться либо масштабной политической реформой, которая изменила бы саму систему, либо революцией, которая насильственно ликвидировала бы всю систему целиком. Самодержавие продемонстрировало неспособность к радикальному изменению своей сути, и было, таким образом, обречено. Оставался один путь, по нему Россия и пошла в 1917 г.
В заключении содержатся выводы, обобщающие результаты диссертационного исследования.
Приложения к диссертации включают статистические таблицы, характеризующие показатели работы судебного аппарата по преследованию государственных преступлений и ряд иных систематизированных данных.
 
Основные научные результаты диссертационного исследования изложены
в следующих опубликованных работах
1. Монографии, пособия

1. Краковский К.П. Нить времени. (История юридического факультета Варшавского-Донского-Ростовского университета). Часть 2. В 2-х тт. Т.1. (1808-1924 гг.). Ростов н/Д, 2005. 733 с. (25 п.л.).
2. Краковский К.П. Глава «Осязаемая реальность права». // Истоки и источники права: очерки / Под ред. Р.А. Ромашова. СПб: Санкт-Петербургский университет МВД России, 2006. С. 333-374 (2/51 п.л.).
3. Russian Legal Biography. Series 1: Russian Historical Legal Biography. Ed. by William Butler and Vladimir Tomsinov. Vol.1. London: Wildy, Simmonds & Hill Publishing, 2007. На англ. языке. (2/25 п.л.).
4. Краковский К.П. Политическая юстиция в России в начале ХХ в. (по материалам политических процессов на Дону). Ростов н/Д: Изд-во ЮФУ, 2008. 463 с. (25 п.л.).
5. Краковский К.П. Введение // «Молодая адвокатура» «старой России». Речи адвокатов на политических процессах начала ХХ в./ Под ред. В.В. Гриба, К.П. Краковского. М.: Изд-во «Юрист». 2011. 607 с. (2/30 п.л.).
6. Краковский К.П. Российское самодержавие и политическая юстиция (2 половина XVII-начало ХХ в.). М., 2011 (15 п.л.).
7. Краковский К.П. Политическая юстиция в России (2 половина XIX-начало ХХ в.): историко-правовое исследование. М.: Изд-во «Юрист», 2012 (45 п.л.).

 
2. Статьи, опубликованные в ведущих научных журналах, рекомендованных ВАК при Министерстве образования и науки Российской Федерации, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертации на соискание ученой степени доктора наук

1. Краковский К.П. Проведение судебной реформы в области Войска Донского // Известия СКНЦ ВШ. Обществ. науки.1981. № 4. С.51-56 (0,5 п.л.).
2. Краковский К.П. Рецензия на кн.: Макаренко В.П. Бюрократия и государство: Ленинский анализ бюрократии царской России. Ростов н/Д, 1987. 192 с. // Известия СКНЦ ВШ. Обществ. науки. 1988. № 2. С. 124-126. (0,3 п.л.) [соавт.: Зеркин Д.П., Лисневский Э.В.].
3. М Краковский К.П. Материалы политических процессов как источник по истории революционного движения в России в начале XX века // Известия СКНЦ ВШ. Обществ. науки. 1988. № 3. С. 66-73 (0,5 п.л.).
4. Краковский К.П. Ростовские пролетарии перед царским судом: (к 85-летию Таганрогского процесса) // Советская юстиция. 1988. № 23. С.16-17 (0,3 п.л.).
5. Краковский К.П. Суд и администрация в России в начале XX века: (о «независимости» суда на политических процессах) // Известия вузов. Правоведение. 1988. № 4. С.78-83 (0,5 п.л.).
6.  Краковский К.П. «Молодая адвокатура» в России на политических процессах XX века // Советское государство и право. 1990. № 8. С.101-108 (0,4 п.л.).
7. Краковский К.П. (Рецензия) // Известия вузов. Правоведение. 1990. № 4. С.111-113.-Рец. на кн.: Емельянова И.А. Историко-правовая наука России XIX. История русского права: Методические и историографические очерки. Ч. 2. Казань,1988. 156 с. (0,2 п.л.) [соавт. Лисневский Э.В.].
8. Краковский К.П. Российское законодательство эпохи феодализма/ Краковский К.П., // Отечественная история. 1993. № 4. С. 197-201. (0,3 п.л.) [соавт. Маймескулов Л.Н., Ярмыш А.Н].
9. Краковский К.П. Перестройка политической юстиции в России на рубеже XIX-XX вв. // Известия вузов. Правоведение. 1996. № 2. С.116-123 (0,5 п.л.) [соавт. Мозговой И.Ю.].
10.  Краковский К.П. Самодержавие, законность и суд // Вестник Саратовской государственной академии права. Науч. журнал. 2003. № 4(37). С.11-16 (0,4 п.л.).
11. Краковский К.П. Организация юридического образования в России в 1918-1924 гг. (на материалах Донского университета) // Правовая политика и правовая жизнь. 2004. № 3. С. 147-157 (0,4 п.л.).
12.  Краковский К.П. «Энциклопедия донской юстиции» (рецензия на книгу В.В. Золотых «История судов на Дону»). Ростов-на-Дону, 2004 // Российская юстиция. 2005. № 3. С. 79 (0,1 п.л.).
13.  Краковский К.П. Выборгский процесс // История государства и права. 2009. №2 (0,3 п.л.).
14.  Краковский К.П. Государственные и политические преступления // Северо-Кавказский юридический вестник. 2009. №1. С. 27-33 (0,5 п.л.).
15.  Краковский К.П. Была ли на самом деле проведена судебная контрреформа? // Известия вузов. Правоведение. 2010. №5. С. 82-93 (0,6 п.л.).
16. Краковский К.П. Политическая юстиция: понятие и признаки // История государства и права. 2012. №3. С. 32-34 (0,3 п.л.).
17. Краковский К.П. Первый шаг судебной контрреформы (закон 19 мая 1871 г.) // История государства и права. 2013. №5. С. 47-51 (0,4 п.л.).

 
3. Статьи, тезисы, рецензии

1. Краковский К.П. Пореформенная судебная система в области Войска Донского // Проблемы государства, демократии и права в материалах XXVI съезда КПСС: Тез. докл. и сообщ. науч. конф.-Ростов н/Д, 1981. С.31-32 (0,1 п.л.).
2. Краковский К.П. Станичный суд и обычное право на Дону // XXVI съезд КПСС и проблемы аграрной истории СССР: социально-политическое развитие деревни: Тез. докл. и сообщ. XIX сессии Всесоюз. симп. по изучению проблем аграрной истории (Уфа, 30 сент.-2 окт.1982 г.). Уфа: Башк. кн. изд-во, 1984. С.410-413 (0,2 п.л.).
3. Краковский К.П. Царский суд против революционного движения на Дону в эпоху империализма: (Постановка проблемы и основные источники исследования) // Из истории революционного движения рабочих Дона и Северного Кавказа (1901-1917). Ростов н/Д, 1984. С.3-13 (0,5 п.л.).
4. Краковский К.П. Суд как элемент карательного механизма самодержавия в начале XX века // Региональные особенности государственного строительства и укрепления правопорядка в свете идей Октября: Тез. докл. и сообщ. науч. конф. Орджоникидзе, 1988. С.17-19 (0,2 п.л.).
5. Краковский К.П. Российский абсолютизм и законность (вторая половина XIX – начало XX в.). Правовая реформа и проблемы ее реализации: Тез. докл. респ. науч.-практ. конф.- Краснодар, 1989. С.35-36 (0,2 п.л.).
6. Краковский К.П. Мечтатель и законы истории // Дон.1990. № 7. С. 155-158 (0,4 п.л.) [соавт. Лисневский Э.В.].
7. Краковский К.П. Революционеры перед царским судом: (этика и принципы поведения на допросах) // Государство. Право. Национальные отношения в период создания социалистического правового государства: Тез. докл. науч.-практ. конф.-Ростов н/Д, 1990.-С.48-49 (0,1 п.л.).
8. Краковский К.П. Бесстрашный витязь права и правды // Дон. 1991. № 11/12. С.216-222 (0,5 п.л.) [соавт. Лисневский Э.В.].
9. Краковский К.П. Казачьи процессы на Дону в начале XX века // Проблемы истории казачества XVI-XX вв. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1995. С.79-81 (0,2 п.л.).
10. Краковский К.П. Предисловие // Владимирский – Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1996. С.3-29 (1,1 п.л.).
11. Краковский К.П. Предисловие // Воронцов С.А. Правоохранительные органы в Российской Федерации // Воронцов С.А. Правоохранительные органы в Российской Федерации /Отв. ред. К.П. Краковский, В.Т. Гайков. Ростов н/Д, 1997. С. 13-20 (0,5 п.л.).
12. Краковский К.П. Предисловие //Воронцов С.А. Правоохранительные органы и спецслужбы в Российской Федерации /Отв. ред. К.П. Краковский, В.Т. Гайков. Ростов н/Д, 1999. С.5-14 (0,4 п.л.).
13. Краковский К.П. Политические процессы и политическая юстиция на Дону в начале ХХ века //Ученые записки юридического факультета РГУ. Сборник научных трудов. Вып. 1. Ростов н/Д.: Изд-во «Проф-Пресс», 2000. С. 100-117 (0,8 п.л.).
14. Краковский К.П. «Скорострельная юстиция» на Дону //Ученые записки юридического факультета РГУ. Сборник научных трудов. Вып.3. Ростов н/Д.: Изд-во «Проф-Пресс», 2002. С. 265-276 (0,7 п.л.).
15. Краковский К.П. Судебные Уставы 1864г.: maid in…(Историографический очерк) //Модернизация политико-правовой системы России: прошлое, настоящее, будущее. (К 140-летию Уставов судебной реформы). Матер. Всерос. заоч. науч.- практ. конф. Волгоград, 2004. С. 77-79 (0,2 п.л.).
16. Краковский К.П. Fedor Fedorovich Zigel (1845-1922) // Sudebnik. (A law review of the Moscow School of Social and Economic Sciencies and of The Vinogradoff Institute, University College London) 2004. Vol. 9. Issue I. Pp. 92-102 (Cудебник. Юридическое обозрение Московской высшей школы социальных и экономических наук и Института им. П.Г. Виноградова Лондонского университетского колледжа, на англ. языке) (0,6 п.л.).
17. Краковский К.П. Западная традиция права и Россия в XVIII-XIX веках// Зарубежный опыт и отечественные традиции в российском праве. Материалы всерос. науч.-методологич. сем. 28-30 июня 2004 г. /Под ред. В.П. Сальникова, Р.А. Ромашова. СПб, 2004. С. 223-233 (0,5 п.л.).
18. Краковский К.П. Судебная и административная юрисдикция в Российской империи пореформенного периода: опыт критического анализа // Актуальные проблемы теории и истории государства и права: Матер. IV межд. науч.-теор. конф. Санкт-Петербург, 2-3 декабря 2004 г. /Под ред. В.П. Сальникова, Р.А. Ромашова. СПб, 2004. С. 246-250 (0,4 п.л.).
19. Краковский К.П. Метаморфозы «политической юстиции» в России (II половина XIX- начало XX вв.) // Ученые записки юридического факультета РГУ. Сборник научных трудов. Вып. 5. Ростов н/Д.: Изд-во «Проф-Пресс», 2005. С.104-124 (1, 2 п.л.).
20. Краковский К.П. «Исключительное положение» и политическая юстиция XIX- начала XX веков //Традиции, реформы и революции в развитии государства и права. (К 100-летию Революции 1905года.): Матер. заоч. науч-практ. конф. /Отв. ред. Ю.Ю. Ветютнев. Волгоград, 2005. С.17-20 (0,2 п.л.).
21. Краковский К.П. «Общее право» политической юстиции: юридический оксюморон // Публичное, корпоративное, личное право: проблемы конфликтности и перспективы консенсуальности // Матер. V межд. науч.-практ. конф. Санкт-Петербург, 2-3 декабря 2005 /Под. ред. В.П. Сальникова, Р.А. Ромашова. Часть I. СПб, 2005. С. 171-175 (0,3 п.л.).
22. Краковский К.П. Юридическое образование и образование юриста: ретроспективная футурология // Нравственные основы теории государства и права. Материалы международной научной конференции. 3 февраля 2005г. М., Московская государственная юридическая академия, 2005. С. 140-146 (0,3 п.л.).
23.  Краковский К.П. Государство в состоянии необходимой обороны: метафизика своеволия или нарциссизм вины? //Правовые состояния и взаимодействия: историко-теоретический, отраслевой и межотраслевой анализ. Матер. VII международной научно-теоретической конференции. СПб, 1-2 дек. 2006г./ Под общ. ред. Р.А. Ромашова. Ч. II. СПб, Санкт-Петербургский университет МВД, 2006. С. 59-65 (0,3 п.л.).
24. Краковский К.П. Первый глава донской адвокатуры Н.В. Греков (1845 – 1 апреля 1915 г.) // Южнороссийский адвокат. 2006. № 5-6. С.13-14 (0,2 п.л.).
25.  Краковский К.П. Political Justice: Theoretical, Historical and Legal Issues // Studia Juridica / XLVI, 2006, pp.149-156 (Политическая юстиция: теоретические, исторические и правовые аспекты// Ученые записки факультет права и администрации Варшавского университета. Т. 46. С. 149-156 (на англ. языке) (0,4 п.л.).
26. Краковский К.П. Кадеты и имперский суд (на примере процесса «Донское охранное отделение v. Парамонов»)// Ученые записки юридического факультета ЮФУ. Вып.6. Ростов-н/Д, 2007. С. 236-245 (0,5 п.л.).
27. Краковский К.П. Донская адвокатура на политических процессах // Южнороссийский адвокат. 2007. №4. С. 6-11 (0,5 п.л.).
28.  Краковский К.П. Правовое «noblesse oblige» // Правовой статус и правосубъектность лица: теория, история, компаративистика. Матер. VIII междунар. науч.-теор. конф. СПб, 14-15 дек. 2007г. Под общ. ред. Р.А. Ромашова. Ч.2., СПб, 2007. С. 267-272 (0,3 п.л.).
29.  Краковский К.П. Ioannikii Alekseevich Malinovskii (1868-1932) //Sudebnik. 2007. Vol.11. Issues 3&4, pp. 721-730 (0,6 п.л.).
30. Краковский К.П. Nikolai Valerianovich Murav’ev (1850-1908) // Sudebnik. 2007. Vol.12. Issue 2, pp. 369-373 (0,4 п.л.).
31. Краковский К.П. Кадровое обеспечение политической юстиции во второй половине XIX- начале ХХ вв. // Международные юридические чтения. Ежегодная научно-практическая конф. (Омск, 25 апреля 2008 г.). Омск, 2008. Ч.1. С.62-65 (0, 2 п.л.).
32. Краковский К.П. Первый «адвокатский процесс» // Южнороссийский адвокат. 2009. №1. С.14-16 (0,3 п.л.).
33. Краковский К.П. Донская адвокатура на политических процессах //История российской адвокатуры. Сборник очерков. /Под ред. Е.В. Семеняко, Г.К. Шарова, А.В. Крохмалюка. М., 2009. С. 304-316 (0,5 п.л.).
34. Краковский К.П. Александренко Василий Никифорович //Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1 М.: Изд-во «Юрист», 2009. С. 25- 26 (0,2 п.л.).
35. Краковский К.П. Есипов Владимир Владимирович // Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1 М.: Изд-во «Юрист», 2009. С. 241-242 (0,2 п.л.).
36. Краковский К.П. Карабчевский Николай Платонович Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1 М.: Изд-во «Юрист», 2009. С.314-316 (0,2 п.л.).
37. Краковский К.П. Маклаков Василий Алексеевич // Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1. М.: Изд-во «Юрист», 2009. С. 432-434 (0,2 п.л.).
38. Краковский К.П. Муравьев Николай Валерианович // Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1 М.: Изд-во «Юрист», 2009. С. 468-471 (0,2 п.л.).
39.  Краковский К.П. Плевако Федор Никифорович // Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1 М.: Изд-во «Юрист», 2009. С. 567-568 (0,2 п.л.).
40. Краковский К.П. Щегловитов Иван Григорьевич // Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т.1 М.: Изд-во «Юрист», 2009. С.831-832 (0,2 п.л.).
41. Краковский К.П. Cуд и политика (юстиция в условиях авторитарных режимов)// Гражданское общество и правовое государство как факторы модернизации российской правовой системы. Матер. межд. науч.-теор. конф.. СПб, 11-12 дек. 2009. Ч. I.СПб, 2009. С. 358- 363 (0,4 п.л.).
42. Краковский К.П. Парламентаризм в России: исторический очерк// Вестник Южно-российской парламентской ассоциации. 2009. №3 (ноябрь-декабрь). С.4-6. (0,3 п.л.).
43. Краковский К.П. Радикализация статуса российского суда в ХХ веке (суд партии и партия суда) // Сборник статей международной научно-практической конференции «Актуальные вопросы реализации прав граждан». (20 апреля 2010 г.). Подольск, 2010. С. 191-212 (1,0 п.л.).
44. Краковский К.П. Правовой пессимизм поздней империи (государственные преступления по Уголовному уложению 1903 г.) // Преступление и наказание: теоретическое моделирование, законодательное закрепление, правоприменительная практика: материалы Международной научно-практической конференции (25-27 июня 2010г.): в 3 т. Т.1. Преступление: социально-правовая девиация и явление культуры /Под общ. ред. Р.А. Ромашова. Самара: Самарский юридический институт ФСИН России, 2010. С. 164-168 (0,3 п.л.).
45.  Краковский К.П. Из истории парламентаризма: С.А. Муромцев // Вестник Южно-российской парламентской ассоциации. 2010. №3-4 (март-апрель). С. 4-6 (0,2 п.л.).
46. Краковский К.П. Верность праву или политическая лояльность // Подготовка доклада о состоянии прав человека в Российской Федерации и зарубежных странах. М.: Изд-во «Юрист», 2010. С. 80-84 (0,3 п.л.).
47. Краковский К.П. Русская адвокатура и политические процессы начала ХХ в. //Традиции и новаторство русской правовой мысли: история и современность (к 100-летию со дня смерти С.А. Муромцева). Материалы IV Международной научно-практической конференции. Иваново, 30 сентября-2 октября 2010. Ч.1. С. 401-430 (1,2 п.л.).
48. Краковский К.П. Судебная практика как источник права (применительно к политической юстиции в России в начале ХХ в.) // Правовая система общества: проблемы теории и практики: Труды международной научно-практической конференции. Санкт-Петербург, 12 ноября 2010 г. / Сост. С. В. Волкова, Н. И. Малышева. СПб: Издательский дом СПбГУ, 2011. С. 260-268 (0,4 п.л.).
49. Краковский К.П. «Преисподняя судебного ведомства» (суд на страже государственной безопасности: историко-правовой взгляд) // Пенитенциарная безопасность в механизме обеспечения национальной безопасности: материалы межд. науч.-практ. конф. (24 – 25 июня 2011г.) / Под общ. ред. Р. А. Ромашова. Самара: Самарский юридический институт ФСИН России, 2011. С. 143 – 147 (0,2 п.л.).
50.  Краковский К.П. Верховской Павел Владимирович // Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т. 2 / Отв. ред. В.М. Сырых М.: РАП, 2011. С.150-151 (0,2 п.л.).
51. Краковский К.П. Малиновский Иоанникий Алексеевич //Правовая наука и юридическая идеология России. Энциклопедический словарь биографий. Т. 2 / Отв. ред. В.М. Сырых М.: РАП, 2011. С. 485-488 (0,3 п.л.).
52. Краковский К.П. Власть в России и ее политические противники: соотношение административно-полицейской и судебной репрессий (XVII-нач. ХХ в.) // Правоприменительная деятельность: история и современность. Сборник научных статей и материалов Всероссийской научно-практической конференции, состоявшейся в Пскове 26 мая 2011 г. /Сост. С.Д. Лысых, В.А. Попов; под общей редакцией С.В. Васильева. Вып.3. Псков: ПсковГУ, 2011 (0,2 п.л.).
53. Краковский К.П. Юридический век России // Правовые культуры. Жидковские чтения: Материалы Всероссийской научной конференции. Москва, 25 марта 2011 г./ Под ред. Г.И. Муромцева. М.: РУДН, 2012. С. 192-198 (0,4 п.л.).
54. Краковский К.П. Военно-полевая «юстиция» в России (1906-1907 гг.)// Труды ученых Юридического лицея им. М.М. Сперанского. Ростов н/Д, 2012. С. 94-106 (1,1 п.л.).
55. Краковский К.П. Политическое дознание во второй половине XIX – начале ХХ века // Историко-правовые проблемы: новый ракурс: сб. науч. работ: Вып. 5: / отв. ред. В.В. Захаров. Курск. гос. ун-т. Курск: КГУ, 2012. С. 315-344 (1,3 п.л.).
56. Краковский К.П. Прокуратура и политическая юстиция //Право в современном мире: Материалы Международной научно-практической конференции. Екатеринбург, 7 декабря 2012 г. В 2 ч. Часть 1. Екатеринбург: Уральский институт – филиал РАНХ и ГС при Президенте РФ, 2012. С. 19-28 (0,4 п.л.).
57. Краковский К.П. Следственная комиссия: забытая страница истории правоохранительной деятельности в «старой России» //Правовая система России: традиции и инновации: Материалы X всерос. научн.-теор. конф. Санкт-Петербург, 25–27 апреля 2013 г. В 5 ч. Ч. II. СПб: Санкт-Петербургский университет МВД России, 2013. С. 130-135 (0,4 п.л.).
58. Краковский К.П. Русская Magna Charta (МВД И Министерство юстиции: противостояние и сотрудничество на ниве политической юстиции во второй половине XIX – начале ХХ века) //210 лет МВД России: история и современность: материалы всероссий­ской научно-практической конференции, Санкт-Петербург, 21 сентября 2012 года: В 4 ч. Ч. 3. СПб.: Изд-во СПб ун-та МВД России, 2013. С. 129-135 (0,4 п.л.).
59. Краковский К.П. Политические процессы: понятие, признаки, типология (в российской и американской литературе) // Методология сравнительно-правовых исследований. Жидковские чтения. Материалы Всероссийской научной конференции. Москва, 30 марта 2012 г. /Под ред. Г.И. Муромцева. М.: РУДН, 2013. С. 247-256 (0,5 п.л.).
60. Краковский К.П. Военные судьи и политическая юстиция в России во II половине XIX-начале ХХ в.// Военно-юридический журнал. 2013. № 5. С. 27-29 (0,3 п. л.).
61. Краковский К.П. Военные тюрьмы // Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. С. 87 (0,1 п.л.).
62. Краковский К.П. Централы в Российской империи Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. C. 88-91. (0,4 п.л.). [соавт. Оспенников Ю.В.].
63. Краковский К.П. Карийская трагедия // Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. С. 91-92 (0,3 п.л.).
64. Краковский К.П. Карийская каторга// Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. С. 91 (0,1 п.л.).
65. Краковский К.П. Политические арестанты// Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. С. 111-112 (0,2 п.л.).
66. Краковский К.П. Устав о содержащихся под стражей // Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. С. 77-78 (0,2 п.л.).
67. Краковский К.П. Устав о ссыльных// Энциклопедия пенитенциарного права /Под общ. редакцией Р.А. Ромашова. Самара: СЮИ ФСИН России, 2013. С. 70-72 (0,3 п.л.) [соавт. О.Ю. Ельчанинова].
68. Краковский К.П. Инструкция как источник права в начале ХХ в. (на примере инструкций в сфере политической юстиции) // Источники права и источники познания права. Материалы «круглого стола». 21-22 июня 2013 г. Екатеринбург: Уральская государственная юридическая академия, 2013. (0,2 п.л.).